Кыш и Двапортфеля: Повести

Сквозь широкий лаз мы спустились ещё ниже, в самую пещеру. Федя мог ходить по ней пригнувшись, а я разгуливал как по комнате. Первым делом мы разожгли в очажке, окружённом камнями, костёр, и дым потянулся, словно в печке, к дыре в дальнем углу пещеры. И сразу стало светло и тепло. Я увидел верблюжье одеяло Анфисы Николаевны на соломенной подстилке и сказал Феде:

— Давай вот здесь сядем, будем смотреть на огонь и думать.

— Сначала я лежанку излажу. Сейчас вылезу, нарублю веток и вот здесь набросаю.

Я сидел, обхватив руками коленки, и представлял, как четырнадцатилетний Васька прятался здесь от фашистов и как ему было одному жутковато и голодно. Тогда, как сейчас, догорали сосновые ветки. Внутри их взрывались капельки смолы, и из сучков, шипя и попыхивая, вырывались струйки дыма. И у Васьки так же, как и у меня, немного рябило в глазах от бликов огня на бурых стенах. Только я приехал в Крым с папой и мамой загорать и купаться, а он тогда в одиночку партизанил, и его фашисты повесили бы, если бы поймали…

Федя вернулся с ворохом свежих веток и устроил себе лежанку напротив меня. А Кыш и Норд лежали рядышком, смотря на угольки, и глаза у них сверкали.

ГЛАВА 70

— Ну, давай поедим, — предложил я, потому что мне хотелось есть. Ведь за обедом я ни до чего не дотронулся, а только слушал рассказ про войну.

— Вот тут я запас кой-чего. — Федя достал из сумки банку консервов, хлеб, колбасу и бутылку минеральной воды.

Я тоже выложил всё взятое из дома. Федя дал собакам колбасы, потом открыл консервы и подогрел на угольках. Это были болгарские голубцы. Мы съели по одному с хлебом и помидорами.

Потом я подумал: каково было первобытным людям? Потрудней, конечно, чем нам, и намного. Ведь они ещё не умели шить пальто и костюмы. Надо было охотиться, кормить детей, защищаться от всяких крокодилов и динозавров и, главное, воспитывать отстающих обезьян, которые почему-то не желали становиться людьми… Начало истории человечества мне рассказывала бабушка, когда я лежал с ангиной и не ходил в детский сад…

Наши собаки тоже наелись и дремали у огня, а может быть, вспоминали историю своей дружбы с людьми. Федя ворошил угольки. Я спросил у него:

— А что было после того, как люди вышли из пещер и начали строить дома?

— Словами я сказать не умею. Вот в чём дело. Меня про всё это нарисовать тянет. Веришь? Как зашёл сюда, так почуял волнение души. Не пойму, что со мной. Веришь?

— Верю. Ты возьми и нарисуй. Тебя учили рисовать?

— В моей жизни было не до рисования.

— Ничего! Первые художники тоже сначала не умели. Однако не побоялись и начали, — сказал я. — И им было потрудней. Они ж не знали, что есть рисование, а ты знаешь.

— Давай-ка полежим и подумаем.

ГЛАВА 71

Я понял, что Феде неохота разговаривать, и стал думать о своей жизни. Что я такого важного сделал за семь лет? Ничего. Зато я всегда жалел животных — диких и домашних. И почти никогда не врал. А врал только тогда, когда знал, что мне не поверят, даже если я скажу правду… Я своими болезнями и диатезом часто расстраивал маму. Но нарочно болел всего один раз: на днях, когда сам себя обжёг крапивой… Иногда в мою голову приходят плохие мысли, но я в этом не виноват. Они приходят без спросу. И я их прогоняю, чтобы они не превратились в дела. Я знаю несколько гадких слов, но никогда не пишу их мелом на стенах и на асфальте, хотя… нет… однажды написал: «Рудик…», но тут повалил мокрый снег, засыпал это слово. А мне стало стыдно… Жадина ли я? Это да. Немного жадина. Но как не жалеть свой значок, когда его предлагают поменять на худший? Или как дать прокатиться на велосипеде, если сам ещё не катался? Трудно. Значит, я жадина. Но вот когда ребята просят меня оставить пирожка, или яблока, или чёрного сухарика, или воблы, я всегда оставляю. Это точно. Всегда… Конечно, я не такой смелый, как Мишка Львов по прозвищу Тигра, но за справедливость могу вызвать на дуэль любого человека, кроме мамы, папы, учительницы, Снежки и завуча. Они справедливые люди… Мне бы научиться побыстрей читать книжки и писать без ошибок слова, и я был бы совсем человек, как другие люди! Потом бы я воспитал Кыша, кончил бы школу, и мы с ним выступали бы в цирке с весёлыми номерами по чтению и арифметике…

Мне почему-то перестало думаться о жизни, а Федя лежал, молчал и думал. Ведь его жизнь была длиннее моей. Вдруг Кыш зарычал и, залаяв, бросился через лаз в «прихожую». Федя, пригнувшись, пошёл за ним. Но Кыш перестал лаять и возвратился к костру.

Мы подкинули в костёр полешков и снова легли на свои лежанки.

«Хорошая какая пещера! — подумал я. — Знали бы мы с мамой про неё раньше! Прожили бы здесь дикарями весь отпуск!..»