Квинт Лициний 2

После кошмара начала сентября, когда я несколько дней ходил как выпотрошенный, а Томка шарахалась от меня, как черт от ладана, наши отношения заметно выправились, особенно после разговора по душам во время ее болезни. Теперь мы легко болтаем и вместе смеемся. Я провожаю ее из школы, и это уже ни у кого не вызывает насмешек. Порой мы вместе ходим по магазинам, и тогда я тащу сумку с продуктами. Я даже недавно правил ей произношение в стихотворение Бёрнса. Да уже ее бабушка, встречаясь со мной на улице, приветливо мне улыбается! Но, черт возьми, между нами так и висит незримая, но вполне осязаемая грань, пересекать которую не стоит. Какое положить руку на талию? Какое повторение весенних поцелуев, о чем вы?!

«Эх, Тома, Тома…» – я поправил галстук, а потом, неудовлетворенный результатом, перевязал его заново. – «Откуда этот ледок? Как же мне его проломить?»

Тот же день, чуть позже.

Ленинград, Красноармейская улица

Яся сидела на невысоком подоконнике и болтала ногой, буравя взглядом потертую на сгибах газету «64». Я подкрался со спины и тихонько дернул за одну из прядок.

– Ай! Ты чего?!

– Признавайся, ты за кого? – я присел рядом и тоже заболтал ногой.

– В смысле? – Яся недоуменно состроила брови домиком.

– За Спасского или за Корчного? – залихватски подмигнул я.

– А… – заулыбалась она, поняв, – я за шахматы!

Мне стало интересно.

– А кто выиграет, как думаешь?

– Спасский, – не задумываясь, ответила Яся, – он сейчас на вершине своих возможностей, а Корчной уже начал спускаться. Возраст, – она огорченно развела руками. – А потом Спасский Карпову проиграет.

Я хмыкнул. И ведь не скажешь «а вот и не угадала!»

– А мотивация? У Корчного она явно выше, ему есть что доказывать, – и, приглушив голос, добавил, – а гражданин Советского Союза Спасский и так в Париже постоянно проживает. Сладко спит, вкусно ест… Ему выше головы прыгать уже не надо.

Яся аккуратно сложила газету и засунула ее в портфель. Потом посмотрела мне в глаза:

– Я такого не слышала. А вот Корчной – антисоветчик. Но я все равно за шахматы.

– Вот, кстати, – возразил я, – как раз Корчной-то ничуть не антисоветчик. Он против СССР никаких заявлений не делал. Ну, остался на Западе, да, но про советский строй молчит, как рыба об лед. А вот твой Спасский, между прочим… – и я многозначительно замолчал.

– Ну, уж, мой… – и она неожиданно ткнула мне пальцем в бок.

– Ай, – теперь пришла моя очередь взвизгнуть. Боюсь щекотки, да.

– Давай, договаривай, раз начал, – она опять нацелила палец на мой бок и угрожающе им пошевелила.

– Так вот, – капитулировал я, – твой Спасский знаешь, что про Кереса сказал? «Его судьба несчастна так же, как судьба его страны».

– Керес, Керес… Хм, он из Таллина, – и она многозначительно поиграла бровями. Дошло.

– И в шестьдесят восьмом Спасский вел себя неправильно, – продолжил ябедничать я.

Она недоуменно взглянула на меня:

– В шестьдесят восьмом? А что тогда было?

Я только крякнул и спустился с подоконника.

– Пошли, звонок скоро, – мы неторопливо побрели в сторону класса, и я перевел разговор на безопасную тему, – ты меня на день рождения приглашать вообще собираешься или мне придется напрашиваться?

Сработало, у нее даже уши немного зарозовелись.

– Конечно! Просто еще три недели. Я думала потом пригласить, – заоправдывалась она, заглядывая мне в глаза, – приглашаю!

– Потом… – проворчал я шутливо, – мне ж надо успеть подарок сделать.

– Сделать? – она сразу уловила главное.

– Ну да… Я тут кройку и шитье осваивать начал, – признался доверительным тоном, – завтра сантиметр принесу, хорошо? Уединимся на переменке, и я замерю твой гибкий стан.

– А если серьезно? – фыркнула она.

– Серьезно, – подтвердил я кивком.

Она испытующе посмотрела на меня, а потом звонко, на весь коридор, засмеялась. На нас стали оглядываться.

– О! Дюх, это так мило! Ты сошьешь мне передник?!

Теперь теплом залило мои щеки.

– Я сошью тебе штаны из березовой коры, – пообещал я зловеще, – если ты и впредь будешь так же громко разглашать интимные подробности нашей дружбы.

– Да ладно, ладно, – защебетала она, успокаивающе поглаживая меня по плечу, – просто это так неожиданно. В любом случае я буду с нетерпением ждать твоего подарка.

Я покосился на нее с подозрением.

– Правда-правда! В четвертом классе, – она со вздохом начала загибать пальцы, – Сеня подарил мне выжженный на фанерке рисунок «Ракета в космосе». В пятом – Пашка принес сплетенную из капельниц оплетку для авторучки, из трубочек в два цвета, йодом и зеленкой крашеных. Симпатичненькая такая. А в шестом Сеня опять отметился: приклеил к фанере «Портрет незнакомки» из «Огонька» и залакировал в три слоя. Красиво получилось, висит у меня над кроватью. Так что неси свой передник, не стесняйся.

– Хорошо, – покорно согласился я, – будет тебе и передник, будет и задник, все будет. Я таки перед тобой в долгах, как в шелках.

Разговор внезапно замер, словно корабль, со всего маха налетевший на риф.

Яся, посмурнев, что-то обдумывала, глядя куда-то в сторону. Потом тряхнула головой, поправляя волосы, и сказала: