Квинт Лициний 2

— Вот найдем и узнаем, — сказал он чуть погодя. — Есть еще одна важная новость. Едет новый консул. А Деда на пенсию.

— На кого? — подался вперед Карл.

— А вот это, действительно, крайне интересно, на кого… — многозначительно протянул Фред, — к нам едет некто Бьюкеннен. Ничего не хотите мне сказать?

— Томсон Бьюкеннен? — быстро уточнил Карл.

— Да, — коротко кивнул Фред.

Карл и Джордж переглянулись.

— Ну, началось… — недовольно протянул Карл.

Фред молча побарабанил пальцами по столу и посмотрел на него, ожидая продолжения.

— Крокодил Бжезинского… — поморщившись, пояснил Карл

Синти с тревогой переводила взгляд с Фреда на Карла и обратно, пытаясь понять, что меняется для нее.

— И?

— Крокодил – он и есть крокодил. Будет нас жевать… Знаю я людей, кто под ним работал – ничего хорошего. А, раз Бжезинского, то кое-кто в Вашингтоне засомневался в простоте мотивов "Стрельца". Как и я. Консул в Ленинграде – это не уровень Бьюкеннена.

Фред поиграл бровями, обдумывая, потом сказал:

— Все равно ничего не понял. Объясни крестьянину.

— Смотри, назначение Бьюкеннена, — хмыкнув, пустился в объяснения Карл, — это знак того, что наш источник перестали рассматривать как пусть и важного, но лишь агента, и повысили до потенциальной группы влияния внутри СССР, ведущей свою политическую игру. Это идея-фикс Збига: победить СССР без непосредственного использования военной силы, расшатывая их изнутри, на противоречиях между властными группами. Вот зуб даю, следующая инструкция из Ленгли будет из двух слов: "никакой эксфильтрации".

Фред откинулся в кресле, обдумывая. Потом начал размышлять вслух:

— Ну, если посмотреть непредвзято, то такой взгляд на источник по-своему логичен. Я готов рассматривать и под таким углом зрения – как один из возможных вариантов.

— Да, — задумчиво пробормотал Карл, — судя по тому, что Збиг направил сюда своего крокодила, он думает именно так. Хорошо, что мы с Джорджем автономны и консулу не подчиняемся.

Синти тряхнула головой:

— Я одного не поняла: школьника мы ищем или уже нет?

— Конечно! — хором ответили ей три возмущенных мужских голоса.

Вторник, 20.12.1977, ночь

Ленинград, Измайловский пр.

— Соколов…

— М-мм… — я с неприязнью провел пальцем по алюминиевой ложке: опять жирная.

— Ну, посмотри на меня, Соколов… — со страстью сказала Кузя.

Я нехотя поднял на нее глаза. Достигнутый успех ее окрылил: она радостно взмахнула надкушенной сдобной булочкой и наклонилась вперед. Маневр был бы эффективен, будь у школьной формы декольте. А так я скользнул по глухому черному платью безразличным взглядом и опять посмотрел на борщ, раздумывая, вытаскивать отмеченную темными пятнами свекольную соломку или сожрать ее так.

— Соглашайся, Соколов, — она даже шептать умудрялась с придыханием, — представь: только ты и я. А дверь закроем. И можно будет никуда не торопиться…

— Наташа, не буди во мне зверя, — процедил я. Ей все-таки удалось расшевелить мое воображение.

— Ну, подумай сам, — она эффектно прижала ладонь к груди, — никто не будет знать мое тело так, как ты – и вдоль, и поперек, и снизу-вверх…

Сидеть отчего-то стало неудобно, и я заелозил на стуле, ища позу покомфортней.

Кузя откусила от булки небольшой кусочек и запила молоком. На верхней губе осталась тонкая белая полоска. Она неторопливо ее слизнула и удовлетворенно хмыкнула, увидев, как дернулся мой взгляд.

Я молча давился первым. Она тоже замолкла, перейдя к капустному салатику, но карие глаза загадочно поблескивали, неотрывно выглядывая брешь в моих позициях. Иногда она чуть заметно улыбалась, удовлетворенно так, словно в моих реакциях удалось отыскать что-то нужное. В такие моменты я начинал нервничать еще сильней.

— Кстати, — небрежно уточнила она, — с меня никто никогда еще мерки не снимал. Я вот даже и не знаю – там раздеваться надо, наверное, да? Ну, чтоб правильно замерить вот отсюда и досюда?

Она сложила указательные пальцы вместе и дотронулась ими до левого плеча. Потом разъединила, и правый палец плавно заскользил по груди к противоположному плечу, показывая, как, по ее мнению, надо будет производить замеры.

Я скрипнул зубами и отодвинул недоеденный борщ. На бефстроганов с пюре я изначально возлагал большие надежды, но сейчас сомневался, что почувствую хоть какой-нибудь вкус.

Стул рядом скрипнул, принимая еще одного едока. Белый бант, белые отутюженные манжеты, белые гольфики…

— Она опять мешает тебе обедать? — строго сдвинув брови, спросила Мелкая.

Я задумчиво изучил ее диету: опять те же самые четыре куска хлеба, стакан чая и ватрушка с яблочным повидлом.

— Да, развлекается за мой счет, — кивнул в ответ.

Мелкая вперила угрожающий взгляд в Кузю, а потом негромко уточнила у меня:

— А чего хочет-то?

— Ой, мелочь, — радостно оскалилась Кузя, — да тебе еще рано это знать. У тебя ж стадия молочной зрелости: ни на что путное не годна. На беспутное, впрочем, тоже.

Мелкая сцепила под столом подрагивающие пальцы и молчит, глядя в стол. На смуглой коже румянца почти не видно.

— Не трогай ее, — говорю я Кузе серьезно.

— А то что? — заинтересовалась та.