Переводчицей выступала Зоя (благо шофер был отделен от пассажиров стеклом и не мог слышать этого подозрительного толмачества).
– Что такое «За обрабочение госаппарата!»? – например, спрашивал доктор Норд.
Зоя охотно объясняла:
– В СССР регулярно проводят так называемые чистки государственных учреждений. Чтобы там не засели далекие от рабочего класса элементы.
– Кто проводит чистку? ГПУ?
– Нет, рабочие. Например, прокуратуручистили труженики завода «Арматура». А пролетаризировать Московский мюзик-холл было доверено заводу «Авиаприбор», причем один из рабочих стал директором этого развлекательного учреждения.
– Бред, – буркнул колхозник Айзенкопф, смотревший на все вокруг с отвращением.
Княжна засмеялась.
– А меня это веселит. Разве вы не чувствуете, сколько здесь свежести, силы, нахальства?
– Наше задание состоит именно в том, чтобы поумерить у большевиков нахальства.
Норд уставился на красное полотнище, натянутое поперек улицы.
Это загадочное заклинание не смогла расшифровать даже Зоя.
– А что такое «Апрельские талоны на выдачу яиц действительны до 1 июня»? – показал Гальтон на большущее объявление, украшавшее фудстор.
Оказалось, что с прошлого года, после того как в стране произошла массовая коллективизация сельского хозяйства, сразу начались перебои с продовольствием. Поэтому на основные продукты питания введены талоны, которые распределяются по предприятиям.
– Постойте, чем же тогда будем питаться мы? – забеспокоился биохимик. – Нужно поскорей раздобыть образцы этих самых талонов, чтобы я мог их подделать!
– В городе полно коммерческих магазинов, где продукты можно купить по повышенной цене.
Курт сразу успокоился.
– Глядите, здесь есть бойскауты! – обрадовался Гальтон, наконец увидев хоть что-то неинопланетное.
По тротуару, колотя в барабан и трубя в горн, шел отряд ребятишек в красных нашейных галстуках.
– Это не бойскауты, это пионеры.
– Неважно, слово все равно наше, американское.
В одном месте пришлось остановиться – улицу пересекал взвод солдат в островерхих кепи. Все красноармейцы были почему-то с тазиками и березовыми вениками под мышкой.
– В баню идут, – объяснила Зоя.
Солдаты подмигивали ей, кричали:
– Девка, давай с нами! Спинку потрешь!
Она улыбалась.
Но сержант свирепо рявкнул:
– Отставить разговорчики! – и взвод затопал дальше в молчании.
Все-таки новое человечество, пожалуй, здесь пока не выведено, пришел к заключению Гальтон. Дети играют в первооткрывателей Запада, солдаты пристают к девушкам, а уж сержанты вообще вряд ли подвержены мутации. От этой мысли доктору Норду почему-то стало спокойнее.
Тверская улица немного расширилась, дома стали повыше и понарядней, количество автомобилей увеличилось.
– Вон впереди кремлевские башни, – показала Зоя. – Нет, вы смотрите не туда, это башни Исторического музея. Кремлевские правее.
Норд немного удивился, увидев на высоком шпиле двуглавого орла, герб свергнутой царской династии. Очевидно, в погоне за будущим у большевиков за 13 лет не хватило времени снять со своего штаба символы прошлого.
– На Моховую! – крикнула княжна шоферу.
Машина провернула вправо, на неширокую улицу, по левой стороне которой тянулись маленькие невзрачные дома, зато справа показалось величественное здание с колоннами.
– Это Первый МГУ – бывший Московский императорский университет. Поворачивай на Герцена, товарищ!
– Здесь и находится старинный Университетский квартал. Ректорий, в котором расположен Музей нового человечества, отсюда не видно, он в глубине двора… Где бы нам высадиться? Пожалуй, вот здесь… Или нет, лучше здесь. – Зоя оценивающе приглядывалась к домам, будто все они являлись ее собственностью и надо было лишь выбрать, в котором лучше остановиться. – Приехали!
Пока мужчины выгружали багаж, барышня куда-то исчезла.
Гальтон заметил это, когда такси уже уехало.
– Где она?
– Обещала найти квартиру – пусть ищет. – Айзенкопф закурил отвратительно пахучую самокрутку. – Должна же от нее быть хоть какая-то польза. Кроме физиологической лично для вас, – едко прибавил он.
– Вы что-то нынче не в духе.
Немец передернулся.
– Не нравится мне эта страна. До революции я бывал в России. Но я ее не узнаю. Нищета, самомнение и агрессивность – именно на таких дрожжах вырастет тесто, которому тесно в кадушке. Лет через десять из этого хорька вымахает здоровенный медведь, от которого не поздоровится и нашей Европе, и вашей Америке.
Посторонний человек, верно, удивился бы, услышав подобные речи из уст бородатого крестьянина, дымящего махоркой, но Гальтон за время пути уже свыкся с новым обликом биохимика. Лицо, заросшее пегими волосами, нравилось ему больше, чем каменная тевтонская физиономия, рассеченная шрамом. В конце концов, под бородой можно было вообразить какую-то мимику, даже улыбку.