Квентин Тарантино: Интервью

ГФ: Когда я спрашивал, не делают ли ваши фильмы насилие приемлемой темой для обсуждения, я имел в виду, что на экране часто можно принимать те вещи, которые являются абсолютно недопустимыми в реальной жизни.

КТ: О, я совершенно согласен с этим. Для меня насилие чисто эстетическая категория. Когда вы говорите, что не любите насилие в кино, это то же самое, как если бы вы сказали, что вам не нравится, если в кино поют и танцуют. Мне нравятся танцевальные номера в кино, но, если бы не нравились, это не значило бы, что я требую их запретить. Когда вы включаете сцены насилия в фильм, найдется немало людей, которым это не понравится, потому что это та гора, на которую они не могут влезть. Но это не значит, что они ничтожества. Просто они не догоняют. И им не обязательно догонять. Для них есть много других картин. Но если вы способны влезть на эту гору, я предложу вам еще куда-нибудь вскарабкаться.

ГФ: Общепринятые понятия о морали размываются в ваших фильмах. Вы даете вашим персонажам лицензию на убийство.

КТ: Я не пытаюсь проповедовать никакой морали или выступать с каким-либо посланием, но, несмотря на всю дикость происходящего в моих фильмах, я думаю, они обычно приводят к определенным нравственным выводам. Например, я нахожу происходящее между Мистером Белым и Мистером Оранжевым в финале «Бешеных псов» очень действенным и проникновенным в нравственном и общечеловеческом смысле.

ГФ: Не считаете ли вы, что, подобно тому как Тони Скотт хочет оставить в живых Кларенса и Алабаму, зрители точно так же могут желать, чтобы парочка серийных убийц в «Прирожденных убийцах» — Микки и Мэллори — избежала расплаты? Я чувствую, что ваша позиция такова: мир, который они намереваются уничтожить, настолько порочен, что это почти оправдывает их поступки. То есть выходит так, что они наделяются некоей морально-этической силой.

КТ: При написании «Прирожденных убийц» я отнюдь не хотел, чтобы зрители непременно симпатизировали Микки и Мэллори. Я хотел, чтобы мои герои развлекали зрителей, потому что любое их появление на экране сопровождается сценой насилия, которую увлекательно смотреть. Вы смотрите начальный эпизод фильма и думаете: «Да, это было конкретно, реально, прикольно». Вы наблюдаете за крутыми, манерными, жесткими ребятами — они романтичны и очень интересны вам. Потом вы видите, как они убивают ни в чем не повинных людей, и задумываетесь: «Минуточку, это уже не смешно. Что-то мне уже совсем не весело. И, главное, отчего это я так веселился вначале?» Но Микки и Мэллори по-прежнему будут оставаться харизматичными фигурами. К концу, когда Микки дает большое интервью телевидению, зритель уже не будет задумываться ни над своими чувствами к этим ребятам, ни над тем, что с ними произойдет дальше. И это, надо признать, моя проблема с серийными убийцами. Я не верю в смертную казнь. Я не верю, что государство должно иметь право убивать людей. Однако серийные убийцы настолько омерзительны мне, что в глубине души я хотел бы, чтобы их казнили. Проблема в том, что это желание входит в противоречие с тем, во что я верю. Я даже не знаю, отражается ли это в сценарии. Когда я писал его, я был загипнотизирован серийными убийцами, но Микки и Мэллори довольно быстро утомили меня. До сих пор ко мне подходят люди, которые читали сценарий, и разговаривают со мной как с каким-то придурковатым фанатом серийных убийц. Я говорю тогда: «Извините, вы обратились не по адресу».

ГФ: Бельгийский псевдодокументальный фильм «Человек кусает собаку» [1992, режиссеры: Бено Пелвурд, Реми Бельво, Андре Бонзел] начинается как очень забавная «черная» комедия о серийных убийцах, но, по мере того как он прорисовывается подробнее, у вас возникают вопросы: «А что это я смотрю? И как мне на это реагировать?»

КТ: Совершенно верно. Однако серийные убийцы от этого не перестают быть привлекательными. «Человек кусает собаку» поднимает ту же проблему, что и мой сценарий «Прирожденных убийц».