Квазар

— А-а-а, — заворочалось в горле Юрия. Наталья выскочила из комнаты. Шептала бешено:

— Дерьмо! Мерзавец!..

Она на мгновенье остановилась в кухне, глядя, все ли в порядке. Печь закрыта плотно, плита — красная. Она подошла и толкнула заслонку, перекрыв трубу. Бросилась в дверь.

5

Ночь установилась глухая, смутная. Снег поскрипывал громко. Виднелся неопределенно, серой мутью, и оттого было неясно, куда шагнешь, в яму или ступишь на какую-нибудь снежную шишку.

Заборы, дома расплывались, всюду мерещились бандиты, прячущие лица в воротник. Лениво и будто нехотя доносились сюда, на окраину, городские праздничные звуки — металлическая речь громкоговорителей, людские голоса, шум авто.

Временами, ухнув, взлетали яркие букеты праздничных ракет, и кривая улица вздрагивала и словно бы всплывала со всеми своими нерадостными, давно надоевшими подробностями. И в зависимости от огней — розовых, синих или зеленых — она выглядела только более или менее противной. Выли собаки.

Мишка не шел, а больше падал. Упав, шарашился в снегу, весь облепленный, белый, мычал и бормотал невнятное. Приходилось его поднимать. Хорошо, если рядом был палисадник и Михаила можно было прислонить к нему. А так и сама не раз падала. Доха забилась снегом, подол платья был мокрый.

— Горе ты мое! — вскрикивала Наталья временами, а один раз даже ударила Мишку с размаху по щеке. Тот мотнул головой и хихикнул.

Она снова продела голову под руку Михаила и повела его.

Мучительна была дорога, но Наталье не хотелось, чтобы она кончалась. Совсем не хотелось. Первый раз в жизни она не спешила домой. Но Мишка, черт пьяный, упорно сам двигался в нужную сторону. К тому же он потерял рукавицы и мог поморозиться.

Надвинулась черная громада спящего дома. Ни огонька — все квартиранты разошлись, все сидят в гостях. Хорошо им, светло, тепло. Навстречу со двора рвется тонкий вой собаки: тяжелая жалоба озябшего, одинокого, навсегда прикованного цепью существа.

У Натальи упало сердце. Последние ее шаги к дому были самые тяжелые, хотя Мишка помогал, хватаясь руками за палисадник. В голове стучало: «Вот сейчас… Вот сейчас… Вот сейчас…» И не хотелось идти, и было нужно идти.

Наталья распахнула калитку. Пес, увидев своих, приветливо загремел цепью, но снова сел, испуская жалобные звуки.

Наконец, крыльцо. Михаил рухнул на ступени, садясь, ворочал руками и ногами по-черепашьи неловко.

Взлетали синие, зеленые ракеты. Снег мимолетно засверкал, заискрился, и Наталья увидела, что дом принарядился. На крышу легло искрящееся холодное покрывало, к стенам прилип снег, над дверью висел куржак. Но это был холодный саван смерти.

Наталья постояла перед черной дверью, дыша открытым ртом. В висках стучало, ноги расслабли.

— Не войти, слабо… — сказала она себе и ответила: — Не слабо, войду.

И, нашарив ключ, открыла дверь. Прошла к теплой двери — и тоже открыла. Сунула голову в кухню, прислушалась. Но в висках — гремело. Тогда Наталья прошла в комнату и увидела на белом одеяле черный мужской силуэт. Недвижный. Позвала — молчание. Быстро нащупала выключатель и впустила свет.

Ее била крупная, резкая дрожь. Все в ней заколыхалось — и руки, и ноги, и сердце. Она прислонилась к стене, сжала стучащие зубы. Сжала кулаки. Заставила ноги идти. Шаг, другой, третий… Ноги разъезжались, словно в гололед. Но вот смятые подушки и неподвижная светлая голова. Она протянула руку и отдернула. Опять протянула… Ближе, ближе… Тронула лоб — Юрий уже остыл.

Она попятилась и, не спуская глаз, пошла, пошла отсюда. В кухне — побежала, оглядываясь вполглаза, и в кровь расшибла бровь о косяк. Выскочила на крыльцо. Мороз отрезвил. И только сейчас поняла, ощутила сердцем, кожей — преступна она, вся, до самого малого своего ноготка. Она зачерпнула горсть снега и жадно съела. Лишь тогда, набрав во вдохе как можно больше воздуха, она пронзительно закричала:

— Помогите-е-е!..

Эхо швырнуло крик ее обратно, как пойманный мяч.

— Помогите!

Наталья кричала, не переставая. Михаил пытался встать. По соседству хлопали двери, на мгновение выбрасывая желтые пучки света. Выскакивали, бежали люди. На крыльцо своего домика выплыла тетя Феша, в борчатке.

Калитка распахнулась. Заметался, лая и дребезжа цепью по проволоке, пес. Соседи подбежали и остановились.

— Там, там, там, — говорила Наталья, вся дергаясь. — Там, там, там… — и села в снег. Началась суета. Люди вошли в дом. Они то входили, то выходили. Кто-то в черном, кажется, молодой Зарубин, торопливо побежал куда-то. Подошел еще кто-то, остановился рядом. Наталья сжалась, покосила глазом. Но тот наклонился и тетиным голосом посоветовал:

— А ты вой — сердце и отойдет!

И — протрезвевшему Михаилу:

— Ступай в избу!

Тетя Феша и сама вошла, посмотрела туда-сюда, увидела на столе бутылку с зеленым ярлыком, стаканы и сказала громогласно:

— Водка проклятущая… Все она… Нальют себе шары и не помнят, что делают. А может, жив еще?

Визжа, подошла «скорая помощь», но остановилась за квартал, поскольку на улице было не проехать. Прошел врач с чемоданчиком.

Сидя на стуле, икал и плакал Михаил. Все твердил одно и то же:

— Ах, Юрка, Юрка…