Квартет

Фонарики остались. С тех пор — ставили в доме елку искусственную или настоящую, они всегда приходились ко двору. Но не теперь. В нынешнем году приготовили современный наряд из цепи неоновых огней, и Анька накупила шаров: красных в золотистую блесточку и золотых с красными ниточками. И верхушку-сосульку. Вместо картонной пятилучевой звезды, выкрашенной алой гуашью и обшитой некогда пышной, а ныне облезшей мишурой.

Положительно, думала я, глядя на обновления, Новый год — самый грустный праздник из всех возможных.

Поставили плоский монитор. Пришел светловолосый парень, в брюках, в рубашке, — я даже обрадовалась: так это было неожиданно, ведь все мужчины здесь носят рясы. Спросил меня:

— Вы наш новый редактор?

— Да. А вы?

— Отец Иоанн. Веб-мастер. — Отец Иоанн, веб-мастер, хмыкнул и сказал:

— Между прочим, компьютер, за которым вы сидите, исторический.

— Это как?

— А так. Его еще Мстислав купил. Послушником был тут. Специально выучился бухгалтерскому делу, а когда ему доверили казну, унес ее в спортивной сумке. Сто восемьдесят тысяч долларов, скопленных в течение долгих лет. И дернул с ними в Германию — у него было двойное гражданство. А было 11 сентября 2001 года. И на границе всех проверяли. Он-то деньгами себя обвешал, скотчем обмотал — так бы и не стали досматривать, а тут… Деньги отобрали, но там, по закону, нельзя ничего сделать. И мы искали его несколько лет. А однажды наш настоятель полетел в Европу, и первый, кого он увидел, выйдя из аэропорта в Цюрихе, был этот Мистик.

— Мистик?

— Мстислав. Братия молилась, и поймали. Вот какова сила молитвы.

Женя и Анька расписываться ездили сами. Мама хотела присутствовать — подарить цветы, поздравить. Сказали, не надо. Сказали, сами. Потому что уже взрослые и большие. «Да зачем тебе, ма, — махнула и я рукой, — скука, официальное учреждение».

Остались фотографии. Женя и Анька (скорее всего, Анька) как следует позаботились, чтобы набор был полон. Тут и оба на коврике, и одна Анька, нарядная, у зеркала, и кольцами обмениваются, и целуются. И еще есть видеозапись, просматривая которую Анькин отец сказал с болезненным возмущением: «Где это она научилась так целоваться?»

Я рассматривала снимки, слегка, как-то почти секретно от себя, полагая, что я и есть ребенок брата и Ани (ой, что бы тут сказал старикашка Фрейд), ребенок, который через много лет после события глядит на фотокарточки как на свидетельства символического события. И ведь впрямь — событие, укореняющее некое начало.

И я думала с оттенком неловкости за нее: неужели эта красивая женщина в белом платье, с высоким лбом и изогнутыми бровями, ярким взглядом и натуральным жемчугом во рту поняла, к слову, ясность этой затертой метафоры. Нет сравнения точнее. Ровные, четкие, прямые белые зубы в приоткрытом розовом моллюске рта.

Вот, неужели эта тонкострунная женщина — моя мать?

А высокий, стройный, в черном костюме, темный волосом, светлый лицом молодой человек, в котором угадывается будущий вес и стать совсем другого, металлического рода, — мой отец?

Неужели, говорю себе.

И продолжаю смотреть — из далекого, к тому же чуждого мне грядущего, из точки, в которую я никогда не приду, из ребенка, который будет совершенно другим, не таким, как я. Перебираю мысли и пытаюсь не дать себе уяснить, насколько они абсурдны, потому что это ведь очень интересно — думать нечто подобное, словно досматривать сон на самом сползающем, как одеяло, краю окончательного пробуждения.

День солнечный, снежный. Как в школе, в ранних классах. Еще не могу привыкнуть: монастырские говорят о тех же вещах, что и все другие.

— Костя мне поставил такую мелодию, я потом не мог ее стереть.

— Как вы ее добыли? Мне говорили, что из памяти я не могу достать. А на этой карточке сколько помещается, шестьдесят четыре?

И я понимаю с подобием недоумения, что речь идет о мелодиях для сотового телефона.

Пришел, в развевающемся от быстрого шага платье, Алексей. Показать мне, как редактировать материалы, уже вывешенные на сайте.

— Вот, входишь сюда, логин «православие», пароль «картинг». Что? Ты не знаешь, что такое «картинг»? Ну, это гонки.

— Гонки?

— Автомобильные. — Глядит серыми глазами и продолжает: — Вот, смотри: рубрика «Спросите священника».

Мы с Надеждой ходим на трапезу ближе к ее завершению. К этому времени, бывает, еда подостывает, но зато народу меньше. Послушники и семинаристы трапезничают отдельно, в другом помещении. У них и стол совсем другой. Комната гулкая, просторная. При входе все крестятся на икону Божьей Матери в углу, кладут три поясных поклона. Берут тарелку со стола с чистой посудой, кружку и ложку с вилкой. Чистых вилок порой нет, их приносят и с лязгом ссыпают в пластик, кружки почти все с отбитыми ручками. На длинном столе, застеленном клеенкой в клетку, стоят две кастрюли с супом на пластмассовом подносе, стальная посудина с картошкой или кашей, фарфоровые — с капустой, блюдце с луком и чесноком, соль, горчица, тонко нарезанный уже зачерствевший хлеб, белый и черный, стеклянные высокие кувшины с компотом.