Квадрат 46

Он начал рассматривать сад, хорошо знакомый ему с детства. Вон там, с краю, росли чудесные груши, и он как-то с друзьями совершил набег на них. Теперь грушевые деревья разрослись вширь и скорей походили на яблони. Чем пристальнее всматривался он в эти деревья, тем больше они чем-то отличались от прежних. Нет, здесь, на агробазе, что-то происходит. Но что? Усиленная охрана пустой территории, какие-то изменения в саду. Рассмотреть все это хорошенько он не мог: ведь бинокль был потерян еще во время приземления.

Он незаметно соскользнул с дерева и по-пластунски отполз подальше. Пришлось возвращаться в город, идти на явочную квартиру просить раздобыть для него бинокль. Поездка в город была опасной. Немцы настолько боялись партизан, что в город и из города без специальных бумаг никого не пропускали. У него был пропуск. Выйти по его пропуску можно было через любую заставу, а вот въехать в город — только по железной дороге. В легенде, придуманной для него, дело обстояло так, что он якобы работник Одесской городской управы, приехал сюда на месяц для розыска родственников. Поэтому пришлось пройти километров пятнадцать до ближайшего полустанка, чтобы сесть на поезд, идущий в город.

Пока ему доставали бинокль, он вышел побродить по городу. На знакомых улицах было много разрушенных и сгоревших домов. Прохожие встречались редко, но зато военных и патрулей было много. Со стен каждого дома грозили приказы немецкого коменданта города. Запрещалось передвигаться по городу с 8 часов вечера до 8 утра. Запрещалось выходить без специального пропуска, оказывать любое содействие партизанам и еще многое-многое другое. Вот только конец у всех приказов был один: «За невыполнение — расстрел».

У наспех восстановленного ресторана «Десна» стоял немецкий часовой, а за оконными стеклами висела табличка, на которой по-русски и по-немецки было написано: «Только для германцев».

Он смотрел на окружающих его врагов, стиснув зубы от ненависти. Но ведь он ничего не имел права сделать! Для того чтобы отомстить, ему разрешалось только одно — как можно лучше выполнить задание.

Он свернул за угол ресторана. Там, под тенью деревьев, женщины торговали семечками. Последней в ряду стояла девочка с полной корзиной небольших пучков лесной земляники.

«Интересно, — мелькнула у него мысль, — где же она собирает землянику, если выход из города запрещен?» Он подошел к девочке.

На вид ей можно было дать лет десять, одиннадцать. Очень худенькая, в заштопанном желтом выцветшем ситцевом платьице, из которого она давно выросла. Босая. Ее темно-каштановые волосы лежали на смуглой шее двумя аккуратными косичками.

— Почем земляника? — спросил он.

Девочка посмотрела на него, и он увидел ее глаза. Большие, серые, очень печальные глаза. Складка на переносице делала лицо девочки не по-детски суровым.

— Берите, дядя, не дорого: три пучка на марку, — и боясь, что он не купит, поспешила добавить: — если дорого, можно семь пучков на две марки.

Он протянул ей марку и получил три пучка земляники. С наслаждением втягивая в себя знакомый с детства аромат, он отправлял в рот ягоду за ягодой. Затем улыбнулся и спросил девочку:

— Где же ты собираешь землянику? Ведь выходить из города нельзя?

Она рассмеялась и ответила:

— Это кто не знает, как идти, а мы знаем, где можно выйти.

В это время мимо проходил немецкий офицер, и девочка с нескрываемым презрением взглянула на него.

— Ну, а когда выйдешь из города, где собираешь? — продолжал он допытываться.

— Идем вверх по сухой речке километров пять до самого горелого дубняка. Как пройдем дубняк, выходим на старые порубки. Там и собираем. Много там ягод, — вздохнув, заключила она.

«Как странно, — подумал он, — девочка говорит о том пути, по которому после выполнения задания я должен пройти к партизанам».

Он купил у нее еще земляники и, кивнув на прощание, ушел.