Кузнецов. Опальный адмирал

— И не только это, — возразил Головко. — Я бы еще отметил, как важны согласованные действия разнородных сил в поиске и атаке конвоя, иначе успеха не добиться. — Комфлот сделал паузу. — Конечно, не все еще отлажено, бывают сбои, и тогда приходится что-то терять. Но это уже не сорок первый год, самые горькие дни в моей жизни, — признался Арсений Григорьевич. — Немцы наступали вдоль дороги Печенга — Мурманск, они вышли в район Западная Лица. Тогда-то мы и получили вашу директиву, Николай Герасимович. Вы потребовали войти в Мотовский залив и до последнего момента оказывать поддержку армии, при любом положении на сухопутном фронте оставаться в Полярном, защищая этот пункт до последней, крайней возможности. — Головко передохнул. — Да, хлебнули мы в сорок первом лиха. А почему? Немцы хорошо подготовились к войне, а мы… — Он резко махнул рукой.

Это задело Кузнецова, и он спросил:

— Ты что же, считаешь, что мы не готовились к войне? — И, не дождавшись ответа, горячо продолжил: — Нет, дружище, мы готовились к ней, но не все у нас было гладко. Не все!.. Война с финнами вскрыла такие недостатки в боевой деятельности Красной Армии, что Сталин не на шутку встревожился. Руководство ВМФ тоже сделало из всего этого надлежащий вывод. Вместе с Генштабом мы разработали директиву, которую я подписал четырнадцатого октября сорокового года. Помнишь, о чем шла речь в директиве?

— Еще бы! — воскликнул комфлот. — Говорилось об оперативном плане.

— Вот-вот, о плане… — подхватил нарком. — Я приказал оперативные планы флотов составить из расчета, что вероятным противником будет Германия в союзе с Италией, Румынией и Болгарией. Позже к ним мы добавили Венгрию и Финляндию. В марте сорок первого, — воодушевленно продолжал Николай Герасимович, — вы получили еще одну директиву Главморштаба, которая предписывала приглашать на флотские учения армейских руководителей, а командованию штабов и соединений флотов и флотилий — участвовать в оперативных играх, проводимых в приморских округах.

— Поздновато Главморштаб издал эту директиву, — возразил Головко. — На флотах не успели ее отработать, так что во время войны пришлось срочно находить методы и формы взаимодействия флота с сухопутными частями.

— Нет, не могу принять твоего упрека, Арсений Григорьевич! — жестко произнес нарком. — Ты, надеюсь, не забыл, как в декабре сорокового года в Москве проходили сборы командующих флотами и флотилиями? На сборах шла речь о характере современной войны и операций на море. Подчеркивалось, что побеждает тот, кто не боится нарушить старую доктрину, отойти от классических примеров, от шаблона. Даже и теперь не все командиры отреклись от шаблона. Что, станешь спорить?

— Факт, не все, — согласился Головко. — Возьмем тех же подводников. Один командир, скажем, Лунин может нанести удар и по линкору, как это было с «Тирпицем», а другой не в силах атаковать даже самоходную баржу. Сам же я на декабрьских сборах почерпнул немало полезного, — продолжал Арсений Григорьевич. — Что же касается вашей заключительной оценки состояния дел в Военно-морском флоте, то она меня поразила.

— Чем же? — усмехнулся Николай Герасимович.

— Вы жестко и открыто говорили о недостатках на флотах и флотилиях, до вас никто так не говорил. Оперативно-тактическая подготовка командного состава плохая, число аварий и катастроф на кораблях и в авиации весьма большое, учения проводятся в упрощенных условиях… Я сидел рядом с Октябрьским и видел, как он качал головой. Спрашиваю: «Что тебя удивило, Филипп Сергеевич?» А он шепчет, мол, куда это годится, нарком избивает себя.

— Так ведь все, о чем я говорил, было на флотах! — возвысил голос Николай Герасимович. — И я не мог молчать. У тебя, Арсений Григорьевич, разве не было в то время ЧП на флоте? И подводные лодки терпели аварии, и корабли садились на мель. Потому-то в своем приказе я потребовал от военных советов флотов и флотилий разработать организацию и порядок проведения боевой подготовки, а с повышением оперативной готовности — перестраивать подготовку сил с учетом сложившейся обстановки.

— Не стану кривить душой, но этот пункт вашего приказа, Николай Герасимович, Военный совет флота оценил весьма высоко, а в преддверии войны он сыграл важную роль в переводе сил флота на оперативную готовность номер один.

— Нелегко мне пришлось на этих декабрьских сборах, — грустно продолжал нарком. — Кое-кто с трибуны бросал упреки в «буржуазном перерождении отдельных командиров», о том, что личный состав кораблей и частей засорен «чуждыми элементами»…

Головко засмеялся.

— Чего ты, Арсений? — удивился Кузнецов. — Я ведь все помню, как было, и ничего не придумываю.

— А я что, не помню? — Улыбка на лице Головко погасла. — Не кое-кто, а конкретные лица говорили. Хотите, назову их? Пожалуйста. Члены Военных советов Балтийского и Черноморского флотов дивизионные комиссары Яковенко и Кулаков, а Октябрьский обвинил адмирала Исакова и других выступивших в «неправильной линии преклонения перед немецким оружием».