Кузьма Минин

Посадские были довольны ополченской властью за то, что она с великою строгостью стала преследовать грабителей и разбойников. Наконец-то нашлась защита! На днях двух ополченцев за воровство судили всенародно: сами ратники потребовали казни для них. Обоих утопили в Волге. Никогда не было такой тишины на посаде и в уезде, как теперь. Стрелец Буянов со своими молодцами по нескольку раз в день объезжал город и окрестности, оберегая покой посадов. Всем объявлено было, чтобы крестьян не обижать, к бедным проявлять милосердие, помогать им.

* * *

— Эй, подходи, которые!.. Калачи горячие!.. Съешь, — три дня сыт будешь!..

— А на четвертый помрешь!

— Ну, ты, бродяга!.. За душой ни гроша, а туда же… с разговором лезешь…

Становилось все оживленнее. Загудели и колокола в кремле.

— Болезная, подкинь угольков! Утреня кончилась.

— Подайте, Христа ради, красавицы молоденькие. Пожалейте старца.

— На! Бог с тобой! Помяни покойную Агриппину, Софью, Давида… Абрама да Ольгу.

— Спаси Христос!

— Бог спасет!

Проглянуло солнце сквозь облака, осветило ровные ряды лавок, амбаров, ларей… Стало веселей. Запел гудошник:

То не кули-ик кули-икает,
Но молоденький кня-азь по лу-ужку гуляет!
И он не один кня-азь гуля-ает, — со своими полка-ами…
Со любезными полка-ами, больше с каза-аками…

— Стой! Чего врешь?

Песня прекратилась.

— Дай грошик! Будь милостив!

— На вот тебе!

Гаврилка показал гудошнику кулак.

— Пошто грозишь?

— Не ври! Казаки казаками, а нас чего забыл?

— Кого вас?

— Земщину, мужиков… Ну, да ладно, до трех раз прощаю… Хватай!

Подслеповатый гудошник ловко поймал деньгу.

— В иное время-попало бы тебе. Почесал бы ты лопатки, а ныне, ради праздника… леший с тобой, дыши!

Бабы встрепенулись:

— Какой праздник? Введение прошло… Ты уж зря-то не болтай, не мути. Купи калач!

— Хлебни кваску. Ядрен. Сердце жжет…

— Мое сердце обожженное… Не проймешь. Гляди-ка на Ивановские ворота! Что такое?

Все притихли.

— Кузьма! Воеводы!.. Протопоп Савва!.. И тот верхом. Что такое?!

— Говорю, праздник… Вишь, народ валом валит!

— Куды?

— В литейные ямы, под Благовещенье… От щелчка дошли до кулака, от кулака до полка, от полка до ополченья… Будет ляху похлебка в три охлебка! Поняли?

— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его.

Вздохи. Кресты да поклоны, а Гаврилки уже и след простыл.

По Ивановскому съезду медленно верхами спускались Минин, Пожарский, Звенигородский, Алябьев, Биркин, протопоп Савва, а вокруг кольцом буяновские стрельцы…

Смотрят острым взглядом по сторонам, правой рукой придерживают рукояти сабель.

Позади воевод на конях — казаки, мордовские всадники, татарские мурзы, чувашские старосты, башкирцы и другие.

Нижним базаром направились в Благовещенскую слободу. Парень не соврал, в самом деле — к литейным ямам. По следам всадников со звонкими криками и смехом побежали ребятишки. Стаи голубей и галок взлетели над головами. Оживились торговки: «Калачи, горячие калачи!», «Квас, квас!»

Направо — черная, присмиревшая Волга… Канун ледостава. Медленно, скучно движется «сало», кружится в воде, жмется к берегам, сливаясь в льдины-лавины, оседает под, толщей прибрежной ледяной коры, крепя у берегов ледяное поле — «утару». День за днем все шире будет расползаться утара и все более суживаться полоска воды на середине реки.

Рыбаки еще копошатся на берегу. Неохота свертывать сети. На рыбу поднялся спрос.

Каждое утро посматривает нижегородец на Волгу: два-три хороших заморозка — и остаток воды покроется льдом… Кое-где уже начались заторы… Эк, времечко-то бежит!..

* * *

От литейных ям исходила нестерпимая жара и едкий запах расплавленного металла. Громадные клинчатые меха при нажиме на верхнюю пластину издавали пронзительный свист — вырывался воздух в просверленные в пластине отверстия. Меха приводились в движение частью руками рабочих, частью особым вращающимся колесом.

Пожарский, глядя на усилия рабочих, неодобрительно покачал головой:

— У меня дома кузница на реке: и людям легче и силы более.

Кузьма почесал затылок.

— Эге! Благодарствую, князь, что надоумил! Стар, видимо, становлюсь, малоумен. На что бы лучше — Почайна! Силища!

Биркин пожал плечами:

— Горд ты, Кузьма Минич. Без нас все делаешь. На себя понадеялся… У Ляпунова бы тебе поучиться.

Звенигородский вспомнил:

— Стрелец Ивашка Лаврентьев сказывал, чтоб ты меня спросил. А ты? Вспомни-ка!

Минин кликнул старшину вологодских литцов. Спросил его совета.

— Хорошо-то хорошо, да не совсем, — медленно ответил старшина. — А как в гору-то нам колокола возить? Почайна с горы бежит.

— Зачем в гору? У подошвы.

— А песок? Да болото? Нешто там печь станет?! Да и Волга рядом… Кто знает, какой паводок будет!

Пожарский добродушно рассмеялся:

— Выходит, ты, Кузьма Минич, и прав.

Звенигородский насупился. Биркин отъехал в сторону.

— Ну-ка, покажи нам, что вы сделали? — спросил Пожарский вологодского мастера.

Тот быстро подбежал к подводе, дернул вожжи — две лошади вывезли подводу из ямы. Старшина сбросил рогожу.