Кузьма Минин

Марфа не могла слова произнести от удивления, увидав того, кого втихомолку ежедневно поминала на молитве. Низко поклонилась. Гаврилка ответил еще более низким поклоном.

— Бью челом, Марфа Борисовна! Как здравствуешь? Давно не виделись мы с тобой… Почитай, уж четыре года!

— Бог спасет! Живем, — тихо ответила, не спуская с него глаз, Марфа.

Гаврилка понял ее смущение, перевел на другое:

— Ишь ты, беда-то какая! Борисовна! А! Кузьма Минич, наш отец родной, преставился!.. Погубили сердешного! Ай, ай! И кой умник подумал послать его!

Марфа Борисовна залилась слезами.

— Да ты што? — всполошился муж. — Не обижена ли кем в храме?

— О Кузьме Миниче я!.. Как вспомню… — слукавила Марфа Борисовна. О Миниче она уже за четыре года наплакалась вдоволь. Теперь плакала она о другом.

Гаврилка догадывался. И он готов был зарыдать. Да гордость не позволила.

— Довольно реветь! Угощай гостя! — хмуро и властно произнес Родион. — Натерпелся я тут без тебя с Афонькой. Слезами не воскресишь. Чего реветь!

Марфа Борисовна ушла в соседнюю горницу переодеваться.

— А у нас, — вновь заговорил Родион, — воевода нижегородский дурит. Зверь зверем стал. Царские приказы выполняет. Ловит беглецов, порет, сажает в клети, гонит с приставами в вотчины… Всех ополченцев перебрал. Все оказались провинившимися. И Нефеда было начал теснить, налогами облагать. Жаловался в Москву Нефед. Заступились. Охлопков да Марков — первые люди теперь у нас. В опале наш Нижний Нове-град ныне.

— Как живут Минины-то?

Мосеев махнул рукой с усмешкой:

— Сказать правду — ни то, ни се. Скудно. Что в думном-то дворянстве! Слава одна. Вчера Семеновна челобитную подала… Хочет продать дом да свою лавку сдать, что на посадской земле.

— А Богородское? Ему дали вотчину?

— Разграбленное место. И не мог Кузьма ярмить и холопить людей… Не его то дело. Не природный вотчинник. Где ему? Мотался по службе между Москвой и Нижним. О себе и подумать было некогда. Бил челом о своих же мужиках, чтоб им волю дать. Вот тебе и думное дворянство. Пустое! Так себе живут, бедно. У Марфы займуют деньги то и дело.

Вошла хозяйка. Собрала на стол. Угощали Гаврилку медом, ухой, телятиной (хотя попами и запрещалось ее есть), а также сладким яблочным тестом.

Во время еды Марфа Борисовна глаз не поднимала на Гаврилку. Он даже стал побаиваться, как бы Родион чего не подумал.

— Ну, а ты ноне что делаешь? — спросил Гаврилка Мосеева.

Тот рассмеялся.

— Купцом стал. Гнездо заняли мы в Гостином дворе. Скобяным товаром всяким промышляю. А она мне помогает, боярыня-то.

Марфа Борисовна покраснела.

— Теперь только и торговать. Все вздохнули. По Волге ходим до Казани и ниже, не опасаясь. И хлеб везут и зерно, и всё без задержки… Спасибо Кузьме Миничу! Всё он! Живем теперь хорошо!

Опять на дворе залаяла собака, остервенело набросившись на кого-то. Родион вскочил из-за стола, побежал на волю.

Гаврилке только того и надо было. Поднялся и крепко прижал к груди слегка сопротивлявшуюся Марфу:

— Милая!.. Прощай!..

Собака перестала лаять. Слышались окрики на нее Родиона.

— Как же это ты так? — обиженно спросил Гаврилка.

— Сказали мне, будто убит ты… Одной жить стало трудно… Запозорили. Без мужа! Иди в монастырь!

— Не судьба, стало быть! Дорогое солнышко мое!

— Что ты! Увидит! — испуганно оттолкнула она от себя Гаврилку.

Послышались шаги Родиона.

— Кто это там? — спросила мужа как ни в чем не бывало Марфа.

— Староста опять. Облаву будем делать на беглых. Арзамасские бобыли в Керженские леса качнулись… С собаками придется… Так не найдешь. Вот, ей-богу, люди! И чего им надо!

Гаврилка насторожился:

— Ой, Родион! — сказал он, укоризненно покачав головой. — От тебя ли слышу?

— А что поделаешь?! Против царя не пойдешь! Строго у нас. Не то уж стало на посаде, что в те поры было. Той вольницы уж нет…

— Стало быть, лови и меня и в цепи сажай. Я тоже беглый… — дерзко произнес Гаврилка, вскочив со скамьи. — Ну, чего же ты! Хватай! Самовольный я человек!

— Садись! Буде шуметь! — дернул его за рукав Мосеев, смутившись. — Никто не знает тебя тут. Не здешний ты. Дыши вольно.

Марфа Борисовна посмотрела на Гаврилку сочувственно. Она узнала его, смелого, прямого, дерзкого. Она его любила такого. Она поняла и то, что он зол теперь на Родиона, потому и волнуется. Она готова была защищать его. Но ведь Родион и не нападал. Гаврилка притих, сел за стол и в грустном раздумье опустил голову.

— Забыл ты Кузьму Минича, Родя. Негоже так-то! А я… после ополчения нигде места себе не нахожу. Всё не по мне. Вот и ты тоже… помнишь, как бегал по городам? А теперь… Нет, не покорюсь я помещикам… Пускай в степи с голоду сдохну, а не покорюсь! На низа, на Дон, может, уйду, а может, и нет… Не знаю.

Гаврилка сел за стол.

— У нас на Дону, в станице, слух был, будто Минин и к царю не ходил звать его на престол, как другие.

— Не ходил, точно, Гаврилушка, не ходил… Другого нижегородского старосту послали… Маркова да Савву протопопа… а его не выбрали. Воевода отставил.

— И грамоту царю будто не подписывал…

— И это как есть!.. Не подписывал, Гаврилушка… Сам укрылся!