Кузьма Минин

Украинские казаки, прибывшие в Ярославль несколько позже Авраамия с жалобой на Заруцкого, донесли: «Не батюшка Сергий преподобный надоумил Палицына, а закадычный друг келаря, с которым он бражничает, подмосковный атаман Дмитрий Тимофеевич Трубецкой».

Слух прошел под Москвой, что из Польши подходит со многими эскадронами к Москве грозный королевский воевода Хоткевич. Больше всех перепугался этого сам Авраамий. Не он ли присягал королю, не он ли получал разные подарки от него и не он ли изменил ему, вернувшись домой! Ныне он боится королевской мести. Вот почему и в Ярославль пожаловал.

Рассказали эти же украинцы Кузьме и другое: Заруцкий тайно от своего собрата князя Трубецкого ездил к Хоткевичу в лагерь под Рогачев с изменническими помыслами. Об этом узнали казаки, откачнулись от него и грозят его убить.

Наконец-то! Минин всегда считал князя Трубецкого честнее Заруцкого. Он говорил, что Трубецкой упорною осадою Кремля помогает нижегородскому ополчению. Долгое сидение в осаде истощает силы польского гарнизона. Минин ценил эту заслугу Трубецкого.

Но он хорошо знал, что князь не любит его, Кузьму. «Мужик хочет честь взять у меня!» — гневно воскликнул Трубецкой, узнав о выступлении ополчения из Нижнего. Трубецкой никак иначе его и не называл, как «мужиком» и «Куземкой». Но Минин привык не обижаться на гордецов. «Грешен! Каюсь! Посади мужика у порога, а он уж и под образа лезет. Так и надо. Кафтан сер, а сам будь смел!» Поляки тоже, дразня бояр, писали: «Да и теперь у вас не лучше Андронова Кузьма Минин, мясник из Нижнего Нове-града, казначей и большой правитель. Он всеми вами владеет!» Нелегко было боярам слышать такие насмешки от панов!

Обласкав украинцев, наградив их деньгами, одарив сукнами, Пожарский и Кузьма проводили их обратно в Москву. Они наказали украинцам поведать там всю правду о нижегородском ополчении. «Пускай казаки видят в нас братьев, а не врагов!.. Мы скоро придем и вместе с вами выгоним панов из Москвы!..»

Ополчение начало готовиться к походу. По улицам шли все новые и новые толпы ратников, прибывших из разных мест. День и ночь горели горны в кузницах. На всех площадях башмачники шили и чинили сапоги и бахилы. По улицам в направлении к лагерю двигались подводы с рогожами, лаптями, с мешками хлеба, круп, сеном, лопатами. Около них бодро шагали полковые артельщики и стрельцы. Лица озабоченные, разговоры — негромкие, вдумчивые. Из литейных ям к Съезжей избе привезли последние пушки. Их должен был принять сам Пожарский.

В полдень, двенадцатого июля, около Съезжей избы собрались литейщики и пушкари. Тут же стал Буянов со своими молодцами, ожидая выхода Пожарского.

Все с нетерпением ждали князя, которому в последние дни недужилось: снова разболелись незажившие раны.

И вот показался он в дверях, поддерживаемый под руку караульным Съезжей избы, казаком Романом.

— Приветствую вас, граждане! — поклонился князь собравшимся.

В эту минуту из толпы выскочил вперед казак Степан и, размахнувшись ножом, направил удар в князя, но попал в казака Романа, который быстро загородил собою Пожарского.

Не сообразив сразу, что случилось, Пожарский шагнул вперед, к пушкам. Тут к нему подскочил Буянов и другие с криками: «Князь! Уйди! Тебя хотят убить!»

Толпа набросилась на Степана, и если бы за него не заступился сам Пожарский, его разорвали бы на части.

В Съезжей избе Степан кричал, ругался, а назвать сообщников не желал. От него пахло вином. Сам Кузьма допрашивал его:

— Своей ли волею, либо по наущению?!

Пришел и Пожарский. Стал просить, чтобы казака с дыбы сняли, не мучили. Посадил его на скамью. Несколько минут печальными, задумчивыми глазами рассматривал его: вот кто хотел лишить его жизни! Молодой, простоватый парень, смотрит исподлобья, недружелюбно.

— Не ты ли напал на меня? — тихо спросил Пожарский.

— Я, — ответил парень сердито.

— За что, не зная меня, поднял нож?

— Ты умыслил сгубить казаков! Ты хочешь быть царем и отдать нас в вотчины.

— Я не против природных казаков. Многие разбойники, изменники величают себя казаками. Ты донец?

— Да. И я не против же братьев пошел с Дона за десять сот верст, а против ляхов! — обиженно возразил казак. — Чего же ради мы свою кровь проливали за Москву! А ты хочешь нас отдать в кабалу.

— Тебя обманули. Царем я быть не хочу. Я тоже иду защищать Москву. Могу ли я о чем-либо помышлять для себя?

Казак склонил голову, задумался.

Минин положил ему на плечо руку:

— Степан, не упрямься! Открой добром: кто тебя послал?

Казак поднял глаза и тихо, смущенно ответил:

— Кто? Батька наш… Иван Мартыныч… Заруцкий.

— Мотри! — погрозился на него Кузьма. — Крест целовать заставлю! Правду ли говоришь ты?

— Спроси товарища моего Обрезку… да Ошалду, стрельца вашего… да… — парень задумался.

— Ну-ну-ну… — нагнулся Минин к лицу парня.

— Да княжьего слугу спроси, Сеньку Жвалова… Он — свояк Ошалды.

Пожарский и Кузьма в изумлении переглянулись.

— Говорил я тебе, Митрий Михайлыч! Не послушал! — с укоризной в голосе произнес Минин. — Не по сердцу он мне.