Кутузов

Александр отбросил весь придворный этикет и держал себя как "друг семьи" Чарторийских. Но стоило только явиться к нему с докладом русскому генералу или русскому дипломатическому чиновнику, как Александр из простого и любезного человека становился неласковым и надменным.

Еще минуту назад он мог подавать стул незнатной польской даме, а теперь свысока говорил с заслуженным русским сановником.

Поляки, и особенно польки, были в восторге от молодого императора. Они, казалось, не замечали его небольшой глухоты, рано начинающейся лысины и того, что Александр был хром.

Для них он был "ангел".

Все поляки невольно сравнивали русского императора с новоиспеченным французским. По рассказам, Наполеон был груб не только с мужчинами, но и с женщинами. Он на приеме мог подойти к даме и громко сказать: "А я думал, что вы хорошенькая!" (Александр I говорил каждой, что она — лучше всех!); или сказать: "Я знаю, вы любовница графа N" (Александр держался с многодетными матронами так, словно они еще были девушками).

Русский император обворожил польскую знать. Она была готова восстать против Пруссии и идти за Александром.

Варшавские торговки уже говорили прусским полицейским: "Ваше царство скоро кончится — вот придут русские, и мы вас прогоним!"

Александр I делал вид, что готов порвать с Пруссией.

Горячий патриот Адам Чарторийский, бывший на седьмом небе от такого поворота дел, написал в депеше русскому послу в Вене графу Разумовскому:

"Его величество твердо решил начать войну против Пруссии".

Но прошло еще несколько дней, и все резко изменилось.

"На смену пулавской идиллии приближалась потсдамская мелодрама", — как написал впоследствии историк.

Князь Долгоруков, посланный из Бреста в Берлин для того, чтобы уговорить прусского короля вступить в коалицию против Наполеона, сначала не имел успеха.

Но король неожиданно получил известие, что французские войска перешли через прусскую границу в Анспахе.

После этого нарушения прусского нейтралитета король Фридрих-Вильгельм III согласился пропустить через прусскую территорию и русские войска.

Александр I гостил в Пулавах уже две недели. Он сидел здесь так долго не потому, что его в самом деле увлекли кокетливые польки всех возрастов, а потому, что ждал результата переговоров Долгорукова с прусским королем.

24 октября Александр объявил Адаму Чарторийскому, что едет в Козеницу (где находилась главная квартира генерала Михельсона, назначенного для действий против Пруссии), а оттуда — в Берлин. Прежние намерения идти с войсками в Варшаву и прогонять из Польши пруссаков, в чем еще вчера клялся Чарторийскому Александр, уже были забыты.

Александр предписал генералам Михельсону и Кутузову немедленно сжечь все бумаги, в которых содержалось что-либо враждебное Пруссии.

Это решение Александра было для всех поляков (а тем более для его друга Адама Чарторийского) страшным ударом. "Ангел" показал свои коготки.

Поляки были до крайности возмущены таким неслыханным вероломством. Они не знали, что вероломство являлось одной из основных черт характера Александра I.

VI

Когда кокетничают немецкие женщины, они кокетничают с энтузиазмом.

Ж. де Сталь

15 октября 1805 года, расточая направо и налево свои "ангельские" улыбки, Александр I торжественно, при пушечной пальбе, въехал в Берлин. На всем пути его следования ко дворцу стояли с ружьями на караул прусские войска. Толпы берлинцев восторженно приветствовали русского императора, который и по происхождению, и по духу был ближе Пруссии, чем России.

Он ехал в Берлин с одной целью — окончательно привлечь на свою сторону нерешительного и тупого короля Фридриха-Вильгельма III.

При королевском дворе у Александра I был верный пособник и друг — прусская королева Луиза, по справедливости считавшаяся первой европейской красавицей.

Некрасивый, недалекий, угрюмый Фридрих-Вильгельм женился на умной, общительной и кокетливой семнадцатилетней принцессе Луизе Мекленбургской. Луиза была красива и обаятельна. В этом мнении одинаково сходились все: сановники и слуги, мужчины и женщины. Пожилой Гёте, чувствительный к женской молодости и красоте, называл ее "небесным видением". Более сдержанный Жан-Поль Рихтер превозносил не только ее красоту, но и грацию. Даже холодные, скептические сердца дипломатов таяли под взглядом синих глаз Луизы, в которых было столько восторженной жизнерадостности.