Кутузов

Летом генерал бегал по селу в холщовой куртке, вступал в беседы с крестьянами, пел и читал в церкви и самолично звонил в колокола. Он занимался благоустройством своего поместья, сам размечал колышками линии березовых и липовых аллей, деревья которых сохранились и по сию пору. Следил он за порядком и в других своих вотчинах, пресекая злоупотребления управляющих и старост. Назначенный им оброк был по тем временам невысоким: три рубля ассигнациями с души, причем крестьяне пользовались всеми угодьями: лесами, озерами, реками, лугами, кроме заказных лесов. Он был человеколюбив к бедствующим и неимущим, если не праздность привела их к несчастью. С особым, трогательным вниманием относился он к крестьянским детям.

Жители Ундола долго вспоминали, как их генерал-помещик раздавал ребятишкам конфеты и пряники, требовал от родителей соблюдать во всем заботу о детях:

— Особливо берегите дворовых ребяточек, одевайте их тепло и удобно, давайте им здоровую и довольную пишу и надзирайте их воспитание в благочестии, благонравии в науках…

Во время Отечественной войны 1812 года ундольцы, опасаясь нападения передовых французских отрядов, ушли всем селом в лес. «Мы все вспоминали нашего Суворова, — говорил тогда один из стариков, — он не дожил до француза».

Никакие хозяйственные заботы не могли отвлечь генерал-поручика от любимого дела. Боясь, что его забудут в деревне, он твердил: «Смерть на постели — не солдатская смерть». Суворов все более тяготился «приятной праздностью» и тревожил просьбами Потемкина:

«Истекающий год прожил я в деревне при некоторых войсках, в ожидании от вашей светлости особой мне команды… В стороне первой я имею деревни, но все равно, светлейший князь, где бы я высокой милости вашей светлости особую команду ни получил, хотя бы в Камчатке…

Служу я, милостивый государь! больше 40 лет и почти 60-ти летней, одно мое желание, чтоб кончить высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать.

Наука просветила меня в добродетели: я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цезарь, постоянен как Тюрен и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто негоден. Не изменял я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что повелевал щастьем.

Успокойте дух невинного перед вами, в чем я на страшном Божием Суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым… недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу».

Замечательное письмо это, помимо других качеств, вновь напоминает нам о цельности суворовской личности: то, что у других звучало бы как хвастовство, здесь выглядит, быть может, не очень скромно, но вполне справедливо. Суворов не только обладал величайшим военным талантом, но он еще знал это.

В автобиографии о своей деятельности этой поры он пишет очень кратко: «В 1784 году определен я к Владимирской дивизии, и в 1785 году повелено мне быть при Санкт-Петербургской дивизии. 1786 года сентября 22 дня, в произвождение по старшинству, всемилостивейше пожалован я генерал-аншефом и отправлен в Екатеринославскую армию». Новое назначение соответствовало пожеланиям Суворова и свидетельствовало о внимании к нему Потемкина.

В конце 1786 года генерал-аншеф состоял при 3-й дивизии Екатеринославской армии; в марте следующего года ему дополнительно была «препоручена в команду» Потемкиным часть войск, к границе «польской назначенная»; тогда же он был и «при корпусе херсонском». Таким образом, президент Военной коллегии и генерал-фельдмаршал Потемкин назначил Суворова начальником всех войск в пределах обширного района, раскинувшегося по обеим сторонам Днепра, от польской границы на юго-западе и до рубежей Тавриды на юго-востоке.

Замышлялось путешествие Екатерины II и австрийского императора Иосифа II в южные области России. Царица желала ознакомиться с Екатеринославским наместничеством и Крымом, с созданным Черноморским флотом, южной армией, защитницей новых причерноморских владений, и продемонстрировать союзнику мощь империи. Надо было развеять и наветы придворных против Потемкина, говоривших о невыгодности последних земельных приобретений, о непроизводительных затратах на их заселение и устройство, о фиктивности южного флота и легкой конницы, существующей-де только на бумаге, в донесениях генерал-губернатора, о вздорности проведенных реформ одежды и снаряжения армии и т. д. Здесь уже Суворов был необходим Потемкину. По мысли президента Военной коллегии, никто из екатерининских генералов не мог лучше Суворова в короткий срок подготовить, а затем продемонстрировать Екатерине II и Иосифу заново обмундированные, хорошо снаряженные и обученные войска.

В отношении к солдату и характере необходимых экзерциций у Суворова с Потемкиным было полное единодушие. Наставления, данные Потемкиным, как бы повторяли любимые суворовские мысли: