Кутузов

Екатерине II отрадно было слышать о теплом приеме, оказанном ее посланнику при турецком дворе, поскольку каждый знак лестного внимания к генералу Кутузову служил доказательством уважения и почтения к правительнице Севера. Но императрицу несравненно более волновал вопрос: насколько справедливы слухи о близкой войне с Турцией? Еще во время следования Кутузова со всем посольством через земли дунайских княжеств советник при посольстве Н. А. Пизани сообщил ему информацию о том, что Оттоманская Порта в самом непродолжительном времени объявит войну России, чему генерал вовсе не склонен был верить: опытный инженер, он сам видел состояние укреплений в турецких крепостях, их вооружение, наличие гарнизонов и продовольствия. «<…> Миновав уже Разград, не примечаю я (имея все на то способы) ни малейшего в народе беспокойства, напротив, теплое желание к миру». Для убедительности Михаил Илларионович представил информацию, добытую при помощи третьих лиц. В Елизаветграде он повстречал бывшего посла казненного Людовика XVI в Константинополе графа М. Г. Шуазеля-Гофье, который был озабочен семейным вопросом: французский аристократ хотел устроить на русскую службу своего сына. Кутузов немедленно оказал ему содействие в разрешении этой проблемы. В ответ граф Шуазель, убежденный роялист, свел Кутузова со своим соотечественником Коуфером, инженером на турецкой службе. Французский специалист был крайне не доволен размером своего жалованья и ответил согласием на предложение русского генерала вступить в нашу службу. Кутузов писал графу Зубову: «<…> Давно уже Коуфер мною обласкан и, по-видимому, Россию почитает новым себе отечеством». Через некоторое время этот инженер прислал Кутузову чертежи нескольких турецких крепостей, из которых было видно, что их укрепления далеки от завершения работ. В самом Константинополе Кутузов сразу же заметил, что султан Селим III, при всей расположенности к нашему посланнику, стремится к скорейшему проведению реформ в турецкой армии. Михаил Илларионович обратил внимание на уже существующие переводы лучших сочинений по европейской тактике на турецкий язык, да и встречи на улицах с французскими офицерами, специалистами по артиллерии и морскому делу, были не редкостью. Но опытный военачальник заметил, что благие начинания султана разбиваются о противодействие привилегированной части турецкой пехоты — янычар. Кроме того, Турция находилась в тяжелейшем экономическом положении. Правительство ввело монополию на хлебную торговлю, увеличило налоги, разорявшие не только беднейшие слои населения, но и владельцев мелких поместий. По всем владениям султана распространялись мятежи, продолжавшиеся по нескольку месяцев и приносившие огромные убытки казне, превышавшие доходы от налогов. «Не возможет Порта пуститься на разрыв, не имея к войне довольных способов», — утверждал в донесении М. И. Кутузов. И все же Екатерина усомнилась в сведениях своего резидента. В конце 1793 года генеральный консул дунайских княжеств И. И. Северин прислал тревожное известие о том, что Турция намерена объявить войну России через три месяца. 14 января 1794 года императрица направила рескрипт генерал-аншефу князю Ю. В. Долгорукову о предотвращении «нечаянного нападения на пределы наши». Почти 70-тысячная армия начала сосредоточиваться в районе Бендер вблизи от турецкой границы. На воду спешно спускались новые линейные корабли, Черноморский флот был приведен в состояние боевой готовности. Это одностороннее с русской стороны наращивание военной мощи не могло не привлечь внимания турок, создав дополнительные трудности для российского посланника. Член Государственного совета Турции Юсуф-ага, и без того враждебно относившийся к России, потребовал немедленных разъяснений. Турецкое правительство отнеслось с явным недоверием к заверениям М. И. Кутузова, что сосредоточение русских войск в этом районе связано с низкими ценами на продовольствие. Он и сам понимал всю неубедительность своих аргументов. Напряженность, возникшая в отношениях между двумя державами, могла разрешиться военным конфликтом, хотя обе стороны старались избежать этой крайности. Вероятно, именно по этой причине Кутузов отправляет раздраженное письмо Северину: «Мнится мне по всем примечаниям и обстоятельствам, что данное вами известие о предстоящей войне слишком увеличено и решительно. Я здесь в столице мало похожего примечаю. Ограничивайтесь примечаниями о приходящих новых войсках в оба княжества и в Бессарабию…» ²⁰В то же время он в категорической форме сообщает вице-адмиралу Н. С. Мордвинову, что известие о том, что Порта намерена уже через три месяца объявить нам войну, «несколько похоже на басню». В тех же решительных выражениях Кутузов обращается к А. В. Суворову, командовавшему приграничными войсками, к князю П. А. Зубову. Заметим, что биографы, не зная подробностей служебной карьеры Кутузова, в последнее время довольно часто упрекают его в безволии, в недостатке решимости. Но разве это не решимость брать на одного себя ответственность за сообщаемую информацию, когда речь идет о безопасности государства? Разве не проще было Михаилу Илларионовичу отправлять осторожные отписки, допускающие предположение о наличии военной угрозы? А если бы он ошибался? Разве он не представлял себе последствий своей ошибки? И все-таки он упорно настаивает на том, что угрозы войны нет. Сразу же бросается в глаза, что Кутузов чувствует себя как рыба в воде там, где ему предоставлено право принимать самостоятельные решения. Его раздражает вмешательство посторонних людей, не обладающих ни его умом, ни его опытом, ни его компетенцией. Он был из тех, о ком говорят «и один в поле воин». Тогда же, когда на него оказывалось давление или он ощущал недоверие, Кутузов уходил в себя, что случалось с ним впоследствии, когда рядом не было ни его соратников, ни благодетелей, ни Екатерины Великой.