Кутузов

– Еще бы забыть! – воскликнул Кутузов. – И «Задига», и постановку нашу «Заиры» помню, словно бы все это было вчера... Да я, дядюшка, читывал в вашем переводе и «Нравоучительные письма для образования сердца». И вижу, что вы уже стали настоящим пиитом!

Лонгин Иванович почтительно возразил ему:

– Нет, все же батюшка мой прежде всего моряк, а уж потом пиит!

– А ты, мой друг, – сказал ему Михаил Илларионович, – не помышляешь о литературе?

Лонгин Иванович не сразу ответил.

– Привлекают меня морские путешествия. Кук, Мирс, Лаперуз, Кларк, Гор... Вот о сих-то мореходах хотелось бы попробовать написать...

– И наших русских не забудь, – вмешался отец. – Вспомни хоть Беринга и Крашенинникова, наш тихоокеанский берег...

Разговор постепенно переместился в сферу большой политики. И Михаил Илларионович, и его старший друг видели опасность, грозящую России со стороны Пруссии, за которой грозно маячила республиканская Франция. В этих условиях много значило спокойствие на шведской границе, где стояли войска, подчиненные Кутузову.

3

Приблизив Михаила Илларионовича, императрица доверяла ему самые деликатные поручения.

В сентябре 1796 года она повелела главнокомандующему финляндскими войсками и директору шляхетского кадетского корпуса встретить на границе и препроводить в Петербург молодого шведского короля Густава IV Адольфа, принявшего имя Гаги. Задание было важным и в то же время требовавшим особой тонкости.

Государыня вознамерилась выдать одну из своих внучек, великую княжну Александру Павловну, за короля Швеции. Брачный союз укреплял неспокойные шведские границы. Царице еще хорошо помнилось, как недавно стекла Зимнего дворца сотрясались от близкого грома шведской корабельной артиллерии.

Михаил Илларионович всецело одобрял замысел государыни. Он лишь находил, что лицо, выбранное для переговоров – посол в Стокгольме Аркадий Иванович Морков (иногда его именовали Марковым), высокомерный и неуживчивый, совершенно не подходит для такой роли. Правду сказать, Морков получил превосходное образование и вместе с Фонвизиным считался одним из лучших воспитанников Московского университета, прекрасно изъяснялся по-французски, был ловок и хитер. Но он усвоил высокомерные манеры старого Версальского дворца, присоединив к ним византийскую надменность. Лицо его, испещренное оспой, постоянно выражало иронию и презрение, а круглые глаза и рот с опущенными концами делали похожим на тигра.

«Мало вежливости и никакой любезности, – размышлял Кутузов во время путешествия с королем и регентом в сопровождении Моркова через Финляндию в Петербург. – Аркадий Иванович говорит с августейшими особами таким тоном, словно сам носит корону. Слово его едко, повелительно и неприятно...»

Зато Михаил Илларионович обворожил знатных гостей настолько, что они посетили его в петербургском доме и оказывали всяческие знаки внимания. Екатерина Алексеевна Кутузова могла быть вполне довольна.

Препятствием для заключения брака служило шведское постановление, по которому супруга короля должна была быть одинакового с ним, то есть лютеранского, вероисповедания. Однако русская государыня решительно потребовала, чтобы Александра Павловна и в сане королевы Швеции непременно оставалась православной. Стараниями Михаила Илларионовича дело шло к счастливому концу. Уже был доставлен в Зимний дворец заказанный лучшему серебряных дел мастеру негоцианту Буху в приданое для ее высочества богатый столовый сервиз.

В назначенный для обручения день архиерей в облачении ожидал выхода Екатерины, которая в порфире и короне сидела в кабинете. Морков в одном из покоев завершал последние формальности. Однако посредничество его затягивалось и начинало выводить императрицу из терпения. За окончательным ответом был послан Александр Андреевич Безбородко, но и он долго не возвращался. Государыня приказала следовать за ним Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину.

Безбородко встретился с ним на дворцовой лестнице и сказал:

– А уже дело разлажено. Король отверг, чтобы великая княжна осталась в греческом законе...

Морков находил возможность величаться и мстить в Петербурге прежним неприятелям, чем и испортил все.

Безбородко с Морковым вошли в кабинет; Пушкин остался у дверей. Императрица, поднявшись с кресел, в великом гневе ударила Моркова два раза тростью, а Безбородко сказала:

– Я проучу этого мальчишку!..

Потом она сбросила корону, сорвала мантию и опустилась в кресла. У царицы появились знаки легкого паралича; ночь она провела в мучениях.

На другой день, назначив бал во дворце, государыня через силу появилась, не выдавая ни малейшего неудовольствия. Она приказала Екатерине Васильевне Скавронской, племяннице Потемкина, занять короля разговорами и начать с ним полонез.

Великий князь Павел Петрович поступил иначе.

Когда Густав хотел с ним заговорить, он отворотился и стал к королю спиной. В отличие от матери он не умел и не хотел скрывать свои чувства.