Кутузов

Но, строго соблюдая пристойность, император требовал ее и от окружающих, а особенно от приближенных лиц. Этим ловко воспользовалась мачеха Лопухиной. Она злилась на падчерицу за то, что та никак не хотела выпросить у Павла Анненскую ленту для ее любимца Федора Петровича Уварова, и решилась отомстить. Исполнение по-женски коварного плана облегчалось тем, что дом Лопухиных соединялся внутренним переходом с покоями их друга князя Долгорукова, у которого вечерами молодежь собиралась на танцы.

Однажды Павел спросил у Екатерины Николаевны, как княжна проводит время.

– Покуда она на моих глазах, государь, я могу за нее отвечать, – сказала мачеха. – Но она пропадает все вечера у Долгорукова. И я уже не имею возможности за ней следить.

– Что же она там делает и кого видит? – обеспокоился Павел.

– Много молодежи там болтается. Все танцуют и, кажется, очень веселятся, – подлила масла в огонь Екатерина Николаевна.

– Кто же из молодых людей там чаще всего бывает? – начал уже сердиться император.

– Рибопьер... – охотно сообщила мачеха. – Если вашему величеству угодно самому удостовериться, стоит только на минуточку появиться у дверей, которые ведут в соседние покои...

Тем же вечером, прокравшись к переходу, Павел узрел семнадцатилетнего Рибопьера, который вальсировал с Анной Лопухиной при звуках бандуры. При этом – о ужас! – он держал княжну обеими руками за талию, что было тогда в моде, но что император находил крайне неприличным и настрого запретил.

Государь был в гневе. Но он подписал указ о пожаловании Рибопьера камергером, что соответствовало чину генерал-майора. Затем он явился к Лопухиной, чтобы просить руки для своего нового камергера.

Напрасно Лопухина умоляла, плакала, возражала – Павел долго был неумолим. Убедившись, что между молодыми людьми ничего дурного не могло быть, император все же наказал Рибопьера. Уже в штатской форме, с ключом назади и в шляпе с плюмажем, тот был без промедления отправлен к русской миссии в Вену сверх штата, в сопровождении фельдъегеря. Точно в ссылку...

– Саша был любимцем у покойной государыни, – рассуждал дома с Екатериной Ильиничной Кутузов. – Она с ним забавлялась, играла, шутила. И верно, его величество уже по одному этому преследует Сашу своей ненавистью...

Теперь, едва вернувшись из Вены, пылкий Рибопьер влюбился в одну особу, за которой уже ухаживал гвардейский офицер князь Борис Андреевич Святополк-Четвертинский. Князь написал Рибопьеру резкое письмо. Они дрались на шпагах – Рибопьер ранил Четвертинского выше локтя, а князь нанес ему болезненный удар в ладонь, порвав артерию.

Павлу все представили так, будто Четвертинский взял под защиту Анну Петровну, ставшую уже княгиней Гагариной, о которой Рибопьер якобы позволил себе говорить дурно. Рассерженный за прежнее, государь дал волю своему темпераменту. Он исключил Рибопьера из службы, отнял Мальтийский крест и камергерский ключ и кончил заточением в Петропавловской крепости.

По мере того как Павел наказывал, гнев его разгорался все больше. Император отправил его мать и сестер в ссылку, конфисковал дом и все его имущество в Петербурге и запретил на почте принимать как все их письма, так и адресованные им.

На другой день Михаил Илларионович с крайним сожалением узнал, что Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов уволен от двора. Своего престарелого наставника Павел также не пощадил. Он обвинил его во время аудиенции в том, что Иван Лонгинович в присутствии императора посмел иметь вид огорченного родственника...

5

Император был похож на собственную смерть.

Он не шутя именовал себя «безносым». А ведь на Руси «безносой» издревле нарекли известную даму с косой. Не раз перед зеркалом, вглядываясь в свое курносое отражение, Павел Петрович с досадой восклицала «Хорош! Хорош! Нечего сказать!»

Впрочем, с утра 11 марта 1801 года император был в отличном расположении духа и менее всего предавался мрачным мыслям. Казалось, именно в этот день он желает ускорить исполнение и без того поспешных и необдуманно проводимых в жизнь постановлений.

С утра иезуит патер Грубер уже находился в приемной с документами, заключающими давно вынашиваемый Павлом проект о соединении православной церкви с латинской.

Правда, генерал-губернатор фон дер Пален, опасаясь пронырливости святого отца, решился не допустить его до особы государя. Слишком много было поставлено на карту в эти часы. Пален предусмотрительно завалил стол Павла бесконечными бумагами. Устав их читать и подписывать, государь уже в раздражении обратился к губернатору:

– Полагаю, это все?

– Нет, ваше величество, – сокрушенно развел руками граф Петр Алексеевич. – Отец Грубер собирается утомлять вас своим проектом...

Государь, уже боявшийся опоздать на свой любимый развод, бросил в сердцах:

– Пусть патер убирается вместе со своими бумагами!..

В числе подписанных документов была составленная по-французски депеша на имя русского посланника в Берлине барона Криденера:

«Заявите его величеству королю, что, если он не решится занять Ганновер, вы покинете двор в двадцать четыре часа».