Кутузов

— Слыхали. От пушечного грома и у нас небо разрывалось. Это за Колоцким монастырем, — степенно сказал староста. — А кто у нас командует? Всё немцы? — спросил он.

— Нет, генерал Кутузов, — ответил Черепковский.

— Не слыхать было такого…

— Заслуженный генерал — у самого Суворова помощником был. У Суворова плохих не бывало, — объяснил Табаков.

— Ну, хороший аль плохой — там видно будет, а главное — русский! — успокоился староста.

— И кто же вчерась побил? Наши аль ихние?

— Неужто Аполиён? — допытывались крестьяне.

— Мы не знаем. Вечером наши еще стояли на месте, — ответил Черепковский.

— Значит, француз скоро и к нам припожалует? — спросил бородач.

— Все может статься…

— И мы так думаем, — завладел разговором староста. — У нас в округе все мужики решили не сдаваться, встретить "гостей" по-русски, с топорами да вилами. Потому вот и караул поставили.

— Караул дело неплохое, да не так надо бы, — сказал Черепковский.

— А как же?

— Что же это вы держите караул у самой деревни? Вы бы выслали дозор подальше. Вон у вас березки растут, — обернулся Черепковский, — на них и посадите ребятишек, у кого глаза повострее. Как увидят, что с большака к вам кто-либо собирается, пусть бегут предупредить. А то под самой деревней караулите. Хорошо, что мы — свои, а если б это француз? Не успели бы поднять на ноги народ, как дядю, — кивнул он на бородача, — укокошили б и вас врасплох взяли бы.

— Слободно.

— Верно!

— Солдат правильно говорит.

— Знамо, ихнее, военное дело. Он больше нашего и ведает, — одобрительно загудела толпа.

— А что же вы, служивенькие, думаете дальше делать? — спросил староста.

— Пробиваться к армии, чего же нам делать-то? — ответил Табаков.

— А вы оставайтесь пока у нас. Будете за командеров.

— Верно, оставайтесь! — заговорили мужики.

— Кто из вас старший? — смотрел на дружков староста.

— Мы одного чина — рядовые. Но пусть Левон командует: он способнее и повыше, и нос у него как у начальника, — сказал любивший пошутить Табаков. — А я — курнос. А курносых и святых нет…

— У него и глаз подбитый, — в тон Табакову прибавил кто-то из толпы.

— Ну что, Левон-батюшка, согласен быть у нас за начальника? — спросил староста. — Я человек по этой части темный, в солдатах не был…

— Еще бы ты был, — насмешливо, но вполголоса заметил кто-то.

Черепковский улыбнулся:

— Мы согласны. Тольки сперва… поесть бы. Вторые сутки не евши.

— И правда, что же это мы держим людей у околицы? Пойдем ко мне, — предложил староста.

— Солдату и еда — служба, — оживился Табаков. — Горнист играет — ему отказаться невозможно: какой на него порцион отпускается, солдат завсегда обязан съесть!

И Табаков уже перелез через бревна, чтобы идти вслед за старостой.

Но Черепковский стоял на месте.

— Коли хотите, чтобы я командовал, так давайте уж сразу делать по-военному. А ну, ребятеж, — обернулся Черепковский к мальчишкам, — трое бегите вон к тем березам. Да погодите. Пусть один влезет повыше на дерево и смотрит, а двоим оставаться внизу. Как чуть увидишь, что с большака кто повернет к нам, кричи вниз. А нижние — во весь дух бегите ко мне. Только не вздумайте все трое влезать на дерево: пока слезете, конный француз раньше вас будет в деревне. Поняли?

— Поняли, дяденька Левон! — хором отвечали мальчишки.

И не трое, а добрый десяток их помчался к березам — только босые пятки замелькали.

IV

Староста повел гостей к себе.

Кое-где из-под ворот на них лаяли собаки.

— Цыц вы, проклятые! — топал ногой на злых шавок староста.

— Не беспокойтесь, дяденька, пущай себе лают! — весело говорил Табаков. — Одной ли только деревни облают солдата на его веку собаки? Пустое!

Они подошли к большому дому старосты.

Староста хорошо попотчевал дружков.

Мальчишки-дозорные не сообщали ничего тревожного, и Черепковский с Табаковым сидели, отдыхая.

Степенный Левон Черепковский остался в красном углу за столом. Он курил, разговаривая с мужичками. В избу набилось много народу послушать солдатские рассказы.

А курносый Табаков пристроился со своим видавшим виды телячьим ранцем у окна, возле двери. Он приводил в порядок солдатское имущество.

Около него теснились женщины и девушки — невестки и дочери старосты.

У стола шел серьезный разговор — Черепковский рассказывал о французах:

— Ихний солдат, ничего не скажешь, храбер. Под пулями стоит смело, на картечь и ядра идет хоть бы что. И стреляет справно.

— Смотри ты, — покачал головой староста.

— А на штыки — слаб. Колет он не по-нашему, зря: торкает тебя в ногу или в руку, а то кинет ружье и схватит за грудки. И зубами рвет!

— Ах, паскуда!

— Волчья стать! — не выдержали слушавшие.

— Только храбер-храбер, да против нас не выстоит: нежен, душа хлипкая, известно — пан…

А Табаков в это время вел более веселый разговор.

— И что у тебя, служивый, тута? — спросила старостиха, наклоняясь над ранцем.