Кустодиев

Журнал «Аполлон» посвятил выставке статью Н. Н. Врангеля, определившего почетное место Венецианова в истории отечественной живописи как «отца русского жанра». Не миновала внимания критика и «Купальщица» с ее явно выпадавшей из классических канонов трактовкой обнаженной натуры. «Эта картина "русского Курбэ”, — писал о ней Врангель, — очень любопытный документ в истории зарождавшегося у нас реализма, и надо отдать справедливость Венецианову за его смелость так бесцеремонно правдиво для его времени подойти к исполнению темы»[233].

Глава XIV КЛИНИКА В ШВЕЙЦАРИИ

В мае 1911 года Борис Михайлович в сопровождении Юлии Евстафьевны и сынишки Кирилла выезжает, по рекомендации врачей, в Швейцарию, в местечко Лейзен под Лозанной, где начинает лечиться в частной клинике врача— фтизиатра Огюста Ролье, почетного члена медицинских обществ Швейцарии, Франции и Англии.

В письме из Лейзена, отправленном 23 мая И. А. Рязановскому, Кустодиев сообщает, что лежит в постели уже вторую неделю, и, кажется, до сентября отпускать его отсюда врачи не намерены.

В июле выехавшие в путешествие по Европе друзья Кустодиевых, Мстислав Валерианович Добужинский с женой Елизаветой Осиповной, привезли в Лейзен и их дочь Ирину.

Много лет спустя, вспоминая о пребывании в Швейцарии, Ирина Борисовна писала, что расположенный в горах Лейзен был связан с Лозанной фуникулером, весьма радовавшим детей: они с матерью жили в пансионате недалеко от клиники. Вместе гуляли по Лейзену, ездили с отцом в Женеву, катались по озеру, кормили голубей. Борису Михайловичу было предписано регулярно принимать солнечные ванны, и он загорел до шоколадного цвета.

Собираясь в Лейзен, Кустодиев твердо решил, что по возможности будет работать и там, и взял с собой все необходимое. Воспользовавшись пребыванием рядом с ним своей любимой модели, дочери Ирины, он пишет ее портрет. Ирина, в белом, с вышивкой, полотняном платье стоит на открытой террасе, перед ней на столе — блюдо с фруктами: груши, персики, виноград… Девочка держит в руках персик. На заднем плане — зеленеющая долина и уходящие к облакам горы.

В августе, на открытке, изданной Общиной Святого Евгения, с портретом жены на фоне березок, Кустодиев пишет Рязановскому, что вскоре уезжает домой. «Боль в руке прошла, но через полтора месяца надо опять сюда поехать на всю зиму и, вероятно, весну, т. к. доктора только тогда ручаются за полное выздоровление». Должно быть, вспомнив о Костроме, Борис Михайлович добавил: «Очень я мечтаю, если б удалось перед отъездом на неделю в Кострому попасть! Набрал бы материала для работы на зиму»[234].

Примерно в это же время, 14 августа, М. Добужинский пишет А. Бенуа: «Мы живем в долине Роны… О Кустодиеве ты, конечно, знаешь. Он теперь в Лозанне, в двух шагах от меня, и я у него бываю: у него туберкулез шейного позвонка… Захвачено самое начало болезни, думаю, что пройдет бесследно. Теперь ему значительно лучше, три раза в день ему вытягивают шею… Главное же лечение — солнце. Кустодиев уже совершенно черный. Настроение у него скверное. Отчаянно скучает. Впрочем, жена его здесь рядом»[235].

В начале сентября Борис Михайлович с женой и детьми выезжает домой: детям пора в школу, надо и ему «проветриться». Добужинский вновь информирует Бенуа: «Кустодиев сегодня уезжает на шесть недель в Петербург, я его видел вчера. Он очень нездоров и ни на что не жалуется. Обречен носить корсет на шее, что мучительно и безобразно. На зиму он опять возвращается. В несколько дней он написал очень хорошую вещь темперой: девочка на фоне гор»[236].

В конце октября Борис Михайлович выезжает обратно в Швейцарию, и 1 ноября на открытке, воспроизводящей картину Вермера Дельфтского «Письмо», пишет жене, что приехал в Дрезден без остановки в Берлине и весь день ходил по музеям.

В начале ноября он прибывает в лейзенскую клинику доктора Ролье, и здесь возобновляется уже привычное лечение, состоящее в основном в регулярном приеме солнечных ванн на открытой веранде.

В горной Швейцарии уже наступает зима. «Снег и ветер такой, — пишет Кустодиев Юлии Евстафьевне, — что, кажется, все окна разобьет. Хорошо, что внизу еще играют на рояле и все любимые, хорошие вещи — Чайковский, Шопен… Ношу опять корсет, и очень он неудачный, особенно при сидении за обедом… Хорошо только ходить в нем»[237].

Дочь художника вспоминала, что со времени пребывания в Лейзене отец несколько лет носил твердый целлулоидный корсет, как панцирь, от талии до подбородка, и в нем работал, снимая только на ночь.

Так работает он и в Лейзене. Одну вещь надо сделать для издателя Кнебеля — многофигурную композицию «В московской гостиной 1840-х годов», с изображением на картине Белинского, Щепкина, Станкевича, Тургенева, Герцена и других знаменитостей тех лет. Подобные полотна, отражающие различные этапы истории России, Кнебель заказывал известным современным художникам — Серову, Бенуа, Добужинскому и другим. Они тиражировались в массовом порядке и в виде репродукций использовались как наглядные пособия на занятиях в школах.