— Расскажи хоть, как служба? — мы отошли в тенек под дерево, и Петрович закурил газетную самокрутку, прищуривая один глаз от едкого дыма. — Чай лейтенант уже? СтаршОй небось?
— Обижаешь, капитан давно.
— Поди ж ты… Когда только успел? А сюда че приперся? Только не говори, что меня уважить, старика проведать.
— Да и не скажу. Жил без твоего ворчания и дальше проживу, — дружески усмехнулся я.
— Эх, дать бы тебе подзатыльника доброго, но не мой подмастерье ты более.
— Ага, еще и при исполнении, замахнись только, вмиг в каталажку упеку, не посмотрю, что фронтовик.
Мы болтали, подкалывали друг друга без всякой злобы, делясь впечатлениями о прожитых «в разлуке» годах. Петрович докурил, а я перешел к делу.
— Про Черпакова слышал?
— Эх… Жалко мужика, — кивнул мастер. — Хоть и никчемный был человечишка, но мужик видный был, любили его бабы, — Петрович понизил голос, отплюнув прилипшую к губам махорку. — Говорят, ему там всё отрезали? Начисто. Я вот что подумал, это бабы его брошенные сговорились и отчекрыжили Черпакову под корень евоные органы важные. Тот еще ходок был. Вот женщины на него и обозлились. Дурачок этот Вадик был, кто ж так с бабами обращается безалаберно? К каждой свой подход нужен, чтобы каждая думала, что она единственная и самая лучшая. Эх молодежь, все учить вас надо.
— Нет, Петрович, вряд ли его женщины порешили. Да и отрезали у него только левую ногу.
— Вот! — Петрович сотрясал морщинистым, но крепким, как молот, кулаком. — Точно баба его расчленовредила! Нога-то левая отрезана, сам сказал!
— И что? Какая разница, левая или правая?
— Ну Андрюшка, ты ж инспектор! Включай мозги.
— Опер я, а не инспектор.
— Хрен редьки не слаще, а черт полена не мягче.
— За черта спасибо! Так при чем тут левая нога?
— А притом! Знак это, чтобы курвец налево не ходил. Понял?
— Ну и фантазия у тебя, Петрович. Но, сколько помню, все у тебя к бабам сводится. А куда ж мы без них, мужик без бабы, что собака без блох… Жить можно, но скучно.
— А что за человек был этот Черпаков? Как характеризовался?
— Да обычный завсклада. Жил, не тужил, с нами не делился. А вот в мае ему хвост прищемили, так он чуть не уволился. Воровать стало невмоготу, как жить, говорит, теперь на одну зарплату-то? Уйду, говорит, в горком, там хоть зарплата меньше, зато спецпаек…
Петрович махнул рукой. Ему явно не очень понятны были люди, которые пеклись о том, чтобы получать побольше да жить поудобнее. Н я почувствовал, что мы набрели с ним на что-то важное.
— Подожди. Кто прищемил? Как?
— Ты точно в милиции работаешь, а не кукурузу выращиваешь? Известно кто. ОБХСС и руководство наше. Но начальников наших самих за жабры взяли после майского постановления ЦК, в котором о борьбе с нетрудовыми доходами говорится. Опосля еще Верховный совет добил — указ выпустил об извлечении этих самых нетрудовых доходов.
— Ого! — присвистнул я. — Я смотрю, ты следишь за обстановкой в стране.
— А ты как думал, — Петрович приосанился. — Ты не смотри, что я старый и дремучий, газетки мне бабка регулярно по вечерам вслух начитывает, чтобы спалось лучше. Смотришь вокруг — очереди плодятся, дефицит, ети его в дышло, множится, как мыши в амбаре, до Новоульяновска уже добрался. А газету почитаешь, оказывается, все у нас хорошо и замечательно. Вот и на душе спокойно становится и сон идет.
Я только хмыкнул. Интересная интерпретация привычной пропаганды.
— Значит, воровал, говоришь, этот Вадик Черпаков.
— Да не больше других, кто к хозяйственным должностям приставлен. Не ищи там подвох и убивца. Говорю тебе, баба его порешила. Любовниц его проверь. Машку с бухгалтерии в первую очередь тряхни.
— А Морошко? Что про него расскажешь? Он ведь тоже у вас трудился.
— А этого я не знал, — махнул рукой фронтовик. — Он не в основном цеху работал, да и пришел недавно.
— Его без головы нашли, тоже бабы, скажешь?
— Нет. Голова им без надобности, тут если покумекать, то людоеда искать надо.
— Почему людоеда? Все остальное целое на теле осталось.
— Потому что туша в советский холодильник не влезет, а из головы он сразу холодец сварил.
— Блин, Петрович, тебе надо детективы писать.
— Ага, вот на пенсию только выйду и заставлю бабку писать под диктовку. Сам-то я не горазд каракули выводить. Пошли в бытовку чайку хлебнем, — мастер недвусмысленно отвесил щелбан по своему горлу и подмигнул. — У меня всегда нычка имеется на работе. Дома бабка найдет, а тут — как в Сберкассе хранится.
Я вспомнил, что по пьяной лавочке он обычно всем рассказывал забавный случай — как он якобы ещё зеленым мальчишкой медведя из рогатки подстрелил. Впрочем, сейчас некогда байки слушать.
— Поэтому ты ходишь на работу и все не можешь на пенсию свинтить, — хохотнул я. — Нет, спасибо, но я на службе.
— Я тоже не веники вяжу, а для сугрева можно маленько тяпнуть.
— Так жара на улице.
— Дак! Для сугрева души-и, — с ударением протянул мастер. — У меня не магазинная бурда, а на орешках кедровых настояно.
— Помню, угощал ты меня. Последний раз мы его пробовали когда Олежку в лесу спасали.
— Как малец? — вскинул щетки бровей фронтовик. — Жизнь сложилась?