Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами

На высоте полторы тысячи метров уже просматривалось небо, земля же по-прежнему закрывалась пологом облаков. Кончилось расчетное время. Бензина должно хватить еще на 35—40 минут.

Над предполагаемым местом нахождения аэродрома закладываю самолет в пологий вираж и таким образом пытаюсь пробить облачность.

«А вдруг туман у земли еще не рассеялся?» [76]

Эти навязчивые мысли мешают управлять самолетом.

Самолет, вкручиваясь в облачность, постепенно теряет высоту. 500... 400... 200... метров. Уменьшен крен, слежу за показанием высотомера, стараюсь удерживать шарик в центре прибора. Стоп! Высота 100 метров; перевожу самолет в горизонтальный полет и засекаю время и курс удаления от аэродрома (как потом выяснилось, самолет действительно неоднократно кружился над аэродромом). Высота уменьшилась до восьмидесяти метров. Это уже опасно!

Ведь с изменением погоды изменилось и давление; стрелка высотомера может теперь дать отклонение от первоначального показания при взлете с аэродрома. Поэтому спускаться ниже нельзя, тем более что с северной стороны к аэродрому примыкает лесной массив.

Через тридцать секунд обратным курсом возвращаюсь к аэродрому и снижаюсь. Внимательно смотрю на большую стрелку вариометра, которая медленно ползет по кругу, показывая снижение... Жаль, что на циферблате этого прибора нет красной, запретной черты, как у тахометра и манометра. Сквозь плотную пелену тумана земля не просматривается. Высота пятьдесят метров! Я тут же рывком взмываю ввысь.

Потом опять повторяю снижение... Горючего осталось на 15—20 минут. Уверенность в нормальной посадке окончательно исчезает.

При мерцающем кабинном освещении определяю направление в сторону соседнего фронтового аэродрома ночных бомбардировщиков. Спустя десять минут начинаю его поиски. Уменьшаю высоту до 60—50 метров. Показалась земля, но тут же перед носом самолета вырос лес! Резко дергаю ручку управления на себя. Пронесло.

Успокоившись, наблюдаю за секундной стрелкой часов, курсом и высотой полета.

Снова снижаюсь. Замерцали слабые огоньки... Чтобы не врезаться в лес, делаю горку и опять вхожу в туманную облачность. В этот момент мотор стал давать перебои! Значит, бензин на исходе.

«Решай о немедленной посадке, иначе будет поздно, поздно навсегда!» — стучит мысль в голове.

Молниеносный взгляд на карту: характерный ориентир — дорога вдоль аэродрома, уходит от него на юго-запад. Разворачиваю самолет и устанавливаю приблизительный [77] курс полета с юго-востока на северо-запад. В таком положении уменьшаю скорость до восьмидесяти километров в час и почти в трехточечном положении снижаюсь к земле.

50, 40, 30 метров — наконец туманная мгла обрывается, в хвост самолета ударяет луч прожектора и ложится на землю. Направляю самолет вслед лучу и тут же, выдерживая посадочную скорость, ударяюсь о землю... Самолет без скорости пробегает несколько метров и останавливается на границе летного поля.

Внутри у меня все оборвалось, как будто сразу лопнули все струны настроенного инструмента. Взмыленный и обессиленный, еле приподнялся с сиденья: аэродром был позади. Развернув самолет, порулил в сторону большого костра и скользящих по земле двух посадочных прожекторов. Через несколько секунд воздушный винт остановился — кончился бензин.

Командование полка потом весь день собирало растерявшиеся в тумане самолеты. Хорошо еще, что обошлось без потерь...

Но прошел день, и в следующую ночь опять решено было выполнить всем по одному вылету и оказать необходимую помощь партизанам бригады Гаврилова.

Для этого Сергей Борисенко первым высадился на партизанской площадке и руководил полетами. Наши самолеты создали сплошной гул. Одни взлетали, другие садились, как в хорошем аэропорту. В ту памятную ночь Борисенко принял и выпустил шестнадцать самолетов! Такого в нашей практике еще не случалось. Мы, летчики, долго удивлялись, как можно было справиться с таким количеством самолето-вылетов.

Немцы находились за рекой Великой, в двух километрах от партизан. Они вели пулеметный обстрел площадки. Но наши ребята продолжали свое дело, привозя боеприпасы и продовольствие, загружая в самолеты в обратный рейс детей и раненых партизан...

Из ночи в ночь количество вылетов не только не сокращалось, а все время росло. Но неустойчивая погода препятствовала интенсивной боевой работе. Как только заканчивалось светлое время суток, начинала сгущаться облачность. Смотришь на запад и видишь, как темно-серые тучи заволакивают горизонт... Они чудовищными глыбами наплывали одна на другую, беспрерывно меняя свои очертания. Небо становилось неприветливым, а с наступлением ночи приобретало угрожающий вид. [78]

Облака висели так низко, что, казалось, вот-вот накроют своим зловещим мраком всю земную поверхность и нам не придется летать.

Но мы летали. Проплывала по ровному взлетному полю зеленая ракета, и экипажи один за другим уходили на задание.