Курортное приключение

Холин налил ей полный бокал, себе чуть плеснул.

– За что? – спросил Николай Егорович.

– Давайте за ваше сердце. Пусть оно еще стучит долго-долго.

– Спасибо. Когда такой тост поднимает врач… Мне можно?

– Один глоток.

Он честно отхлебнул глоток колючей холодной жидкости. Она выпила все до дна, поставила фужер на стол вверх дном.

– Вот видите…

– Вы замечательный врач, – сказал Холин. – Но еще более замечательная девушка.

– Вы нащупали интересную тему. Давайте поговорим друг о друге.

– Давайте.

– Расскажите все обо мне, что думаете. Только честно. А потом я о вас. Идет?

– Идет.

От шампанского Антонина Петровна разрумянилась, волосы не слушались ее, падали на лицо, она постоянно поправляла их рукой, движением головы, сдувала с глаз пряди дыханием. На нее смотрели мужчины с соседних столиков.

– Начинайте, – она подперла голову кулаками и стала смотреть прямо в глаза.

– Значит, так… – Холин откашлялся, как докладчик перед лекцией, но потом сказал серьезно, тоже глядя ей в глаза: – Прежде всего меня поразило несоответствие между вашей профессией, как я ее привык себе представлять, и вашим поведением. Обычно врач делает сознательно все, чтобы больной забыл, что он врач. Для этого у него целый ряд профессиональных приемов, но я все равно вижу эти его приемы и еще больше помню, что он врач, судья, хозяин жизни и смерти. Я невольно, хотя понимаю, что это глупо, веду себя так, чтобы не рассердить его, расположить к себе, я заискиваю перед ним, во всем соглашаюсь, лишь бы он милостиво разрешил мне жить. Вы же поступаете наоборот. Вы изо всех сил стараетесь казаться врачом, но ваша жалостливая, добрая душа так и выпирает из вас, словно рыжий клок натуральных волос из-под седого парика (она усмехнулась). В вас я вижу такого же человека, как я сам, не судью, а девчонку, которая, какой бы белый халат ни одевала, все же остается девчонкой, и ее даже можно поцеловать, если повезет. Я как бы с вами наравне. Может быть, даже чуть выше, потому что я все-таки мужчина и вы, девушки, должны нам подчиняться в силу своей природы, если, конечно, опять же повезет и ты понравишься. Но мне вроде бы повезло.

– Вы страшно нахальный и самоуверенный тип, – сказала Антонина Петровна. – Однако продолжайте.

– Вы просили честно…

– Продолжайте, продолжайте. Потом я отыграюсь.

– Вот почему я вас не боялся с первого взгляда и вел себя, может быть, чересчур развязно и самоуверенно. И я был целый день спокоен за свое сердце, потому что вы не хмыкали многозначительно, не хмурились озабоченно, не смотрели пронзительно, не говорили: «Если почувствуете боль, немедленно принимайте нитроглицерин». Вместо всего этого вы со мной немного флиртовали…

– Что?!

– Вы же сказали – откровенно.

– Продолжайте, сударь. Но берегитесь…

– Может быть, я подобрал не точное слово. Но факт остается фактом. Когда я вышел из вашего кабинета, я думал о том, что я все-таки еще не безнадежно пропащий человек как мужчина, что я нравлюсь вам, что вы нравитесь мне, думал не о сердце, а о том, как вести себя дальше, удастся ли со временем пригласить вас в кино. Не вас, так другую женщину. Женщину в принципе. Потому что я еще, оказывается, не инвалид, что я могу нравиться, что я наверняка еще поживу. И так далее. Вот о чем думал я, вместо того чтобы думать, как все инфарктники, каждую минуту о своем сердце: вот оно кольнуло, вот оно трепыхнулось, вот оно, проклятое, остановилось.

– Вы говорите все время о себе, – сказала Антонина Петровна. – О вас я еще скажу.

– Извините, но через себя я лучше вижу вас.

– Вы эгоист. Теперь я вижу – вы стопроцентный эгоист. Вы Нарцисс.

– Допустим. Так сказать, подержанный Нарцисс. Теперь – что думал я о вас непосредственно. Безусловно, вы талантливы. Вы талантливы своей душой, а это самое главное в профессии врача. Вы далеко пойдете, к вам придет слава, признание. Со всей страны на прием к вам будут стремиться тысячи больных. В конце концов вы станете академиком… Изобретете собственный метод, получите Нобелевскую премию.

В семейной жизни вы не будете счастливы. Женщина, увлеченная работой, плохая мать. Вам будет мешать все: муж, дети, кухня, стирка… Возможно, муж бросит вас, дети не будут любить, но вы все равно до самой смерти не бросите своей работы. Потому что вы – талант. А талант перестает творить только после смерти.

– Мрачная картина, – заметила Антонина Петровна.

– Не очень. Ведь творчество – это наивысшая радость, дарованная человеку. Но вы будете любить и вас будут любить. Вы будете любить себе подобных: увлеченных, талантливых, немного не от мира сего. Вас же будут любить все: одних станет привлекать ваша красота и женственность, других – душевность, третьих – талант, четвертых – тщеславие, лестно все же любить лауреата Нобелевской премии. Пятых – ваша отрешенность от суетной жизни.