Куриный Бог (сборник)

Стемнело, как всегда в октябре, стремительно и глухо, прорехи в темных слоистых тучах, поначалу фарфорово-синие, прозрачные, тускнели, морось все густела, и вообще хотелось домой. Для этого следовало вернуться назад, выйти на правильные трамвайные пути и то ли сесть на подходящий трамвай и доехать до дома, то ли дойти пешком. Тут Артемий Михайлович понял, что не представляет себе, где оказался и насколько далеко завезла его тетка в оранжевом жилете. Тогда он вновь осмотрелся, уже более внимательно.

Рельсы, плавно изгибаясь и распространяя вокруг себя слабое свечение мороси, уходили в широкие ворота, за которыми виднелись на темном фоне темные прямоугольники безоконных зданий, однако предварительно эти рельсы выбрасывали из себя как бы отросток, сворачивавший налево, в темную трубу переулка. Окружающее пространство нельзя было назвать улицей — вокруг громоздился самый настоящий хаос низких зданий, глухих заборов с колючей проволокой по верху, непонятных пристроек и бытовок.

Фонарь опять мигнул, вызвав приступ головокружения. Лужи в трамвайной колее мелко дрожали, подбрасывая осколки света. Странный развороченный пейзаж оставался безлюден. Неприятное слово «промзона» само собой выступило на поверхность памяти — по окончании рабочего дня тут было пусто, как на Луне.

Артемий Михайлович поежился. Он вдруг почувствовал себя очень маленьким, как в той детской книжке, где герои-пионеры стремительно уменьшились в размерах и сражались с пауком при помощи жала, отпиленного у мертвой осы. Это ощущение подкрепляли трамвайные пути, отблескивающие под фонарями, словно слизистые следы улиток.

Фонарь в очередной раз погас, и стало видно небо, плотное и глухое, затянутое багровым заревом. В это зарево били снизу белые столбы света — наверное, по вечерам так было всегда, но Артемий Михайлович редко глядел в небо. Плотнее всего зарево было чуть впереди и слева, обозначая городской центр. Артемий Михайлович прикинул, что двигаться ему надо бы направо, но справа как раз высилась уступчатая ограда того странного места, куда уполз трамвай и где теперь в темноте что-то ворочалось, грохотало и лязгало. Вдруг ни с того ни сего он вспомнил детскую книжку «Куда уходит спать трамвай» — трамвай уходил куда-то под уютные хрустальные своды светлого воздушного зала и спал там на огромной трамвайской кровати, накрытый пестрым одеяльцем, а тут все было совсем по-другому, по-настоящему, черно и страшно.

Что ж, тогда он вернется по путям назад, это самое разумное. Правда, он так и не понял, как далеко отклонился трамвай от обычного маршрута, но не мог же он уползти на другой конец города? Трамвайные пути сродни реке или ручью — следуя по ним, обязательно выйдешь куда-то — к знакомой остановке, в крайнем случае к метро. Артемий Михайлович вдруг осознал, что ему хочется оказаться в сыром натоптанном вестибюле, откуда тянет теплым запахом овощехранилища, в месте подземном, но светлом и людном. Какая тут ближайшая станция? «Шаболовская»? «Тульская»?

Но позади почему-то лежала еще одна промзона, за ней, точно вулканические конусы, дымились чудовищные градирни — идти туда было страшно и бессмысленно. Поэтому он свернул вслед за отростком рельсов, уползавшим в переулок, где тусклые фонари качались на растяжках, а дома, низкие и темные, стояли так плотно, что казалось, за ними ничего больше нет — ни дворов, ни других улиц.

Артемий Михайлович поднял голову в поисках таблички с названием переулка, но не нашел ее. Тут вообще нет табличек, что ли? Куда смотрит районная администрация?

Окна первых этажей были сплошь затянуты слепыми жалюзи, двери закрыты — некоторые на огромные засовы с амбарными замками. Вывески, если где и попадались, означали непонятно что — например, «ООО Веста». Или «Триангль». Даже вполне человеческое слово «Парус» могло с равным успехом принадлежать парикмахерской, кафе или магазину канцтоваров.

Вдобавок он, наконец, понял, что́ его все время тревожило. В домах не светилось ни одно окно. Почему не светится ни одно окно?

Быть может, подумал Артемий Михайлович, весь район откупила какая-то фирма и устроила на всех этажах свои конторы? Если бы не эта идиотская история, он бы давно уже был дома, заварил чай, соорудил бутерброд, включил телевизор и смотрел бы, пока не почувствовал, что веки смыкаются сами собой. Он представил себе маленькую чистую кухню, говорящую голову в телевизоре на кронштейне, круг света от лампы на гнутой ножке.

— Понастроили офисов, — сказал он вслух, чтобы как-то себя приободрить, — капиталисты проклятые.

Морось волной прошла по воздуху и ударила в мокрые стены. В стыках булыжников мелко дрожала вода.