Куриный Бог (сборник)

Пахло плесенью, мышами, старой кожей и пылью, но все вместе складывалось почему-то в приятный запах библиотеки. Снаружи на раму намело толстую косую полосу лиловатого снега, окна напротив светились теплыми огоньками, отчего Эльке в комнате с книжными полками показалось особенно уютно.

— Чаю хочешь? — спросил пан Матиаш.

Элька кивнула:

— Ага.

— Ты умойся пока. — Библиотекарь кивнул на каморку, где умещались покрытый клеенкой маленький стол с чайными чашками, сахарницей и вазочкой с сухим печеньем, умывальник и пышущая жаром плита.

Пока он наливал чай из стоящего на плите чайника, Элька ополоснулась под умывальником и утерлась платком пана Матиаша — раз уж он его отдал насовсем.

— Дети в этом возрасте обычно злые, — говорил тем временем пан Матиаш, — они уже не маленькие, но еще и не взрослые. Вот и ищут себе место, утверждаются.

— Ага, — опять кивнула Элька. Она подумала, что мама снова будет сердиться. Мама в последнее время часто сердилась.

— Ты тоже никак себя найти не можешь. Мечтаешь о красивой жизни.

— Я нет, — сказала Элька и хлюпнула чаем.

— Как же нет? Все время «Модную женщину» читаешь.

— Я не потому, — оправдывалась Элька, — просто… там написано, как себя вести и вообще.

— Я вот смотрю на тебя, Эля, и удивляюсь… Ты бы лучше что-нибудь из истории почитала. Или классику. Если и правда хочешь быть образованной. Будешь читать серьезные книги — сама собой начнешь понимать, как себя вести.

— Ага, — Элька все кивала и кивала, даже шея заболела, — я почитаю.

Пан Матиаш был образованным человеком, он учился в столице. Пани Ониклея как-то говорила госпоже почтмейстерше, что зря он похоронил себя в этой дыре… Все от разбитого сердца, сказала почтмейстерша. А ведь пани Ониклея, кажется, влюблена в пана Матиаша, подумала Элька.

— А ты, что, правда, дочка господина герцога? Или так, придумала, чтобы от тебя отстали? Если придумала, это ты зря, они еще больше будут тебя обижать.

— Ничего я не придумала, — убежденно сказала Элька. — Мамка, когда господин герцог на воды приезжал, прислуживала ему. Она вазу разбила, и управляющий хотел ее уволить, а герцог защитил. Он ею… пленился, вот. А через девять месяцев родилась я, все как положено.

— Эля, — вздохнул библиотекарь, — по-моему, ты все-таки выдумываешь. Это бывает в твоем возрасте. Дети придумывают себе романтическое происхождение, потому что недовольны настоящим… Когда взрослеешь, родители кажутся чужими людьми, они ничего не понимают, а вот если бы они были настоящими, родными, они бы сразу все поняли… примерно такой вот механизм.

— Не-а, — помотала головой Элька, — я, правда, дочка господина герцога! Не верите? У мамки есть такая штука… он ей подарил, когда они расставались… серебряная кружка для воды, на цепочке, в виде головы оленя. Они когда прощались, он кружку от пояса отцепил — он всегда ее на поясе носил — и говорит: бери, Лариса, советники не дают нам быть вместе, но ты пей из нее, где касались мои губы… — Элька в ужасе чувствовала, как слова вылетают из нее сами по себе. — И мамка достает ее иногда, смотрит и плачет… А у меня родимое пятно есть, точь-в-точь на том месте, где и у него, мамка говорила.

— И… хм, где оно расположено? — вежливо поинтересовался пан Матиаш.

— Там, — Элька покраснела и потупила глаза.

— Даже и знать не хочу, — сказал пан Матиаш твердо. — Ладно, Эля. Ты вот что, иди домой. Маму расстраивать не надо своими глупостями.

Элька мялась. Она разглядывала лужу, которую напустили на пол валенки, несмотря на то что она отряхнула их веником, и молчала.

— Ты что?

— А если… опять этот Аника со своей компанией?

Библиотекарь вздохнул:

— Пойдем, я тебя провожу.

Он вновь накинул толстую бобровую шубу (ни у кого в поселке больше не было такой шубы; оттаявшие снежинки превратились в капельки воды и теперь сверкали на ней, точно бисер), взял Эльку за плечо, и они вышли в ночь. Северное сияние опять начало разворачивать над ними свои полотнища, но оно было гораздо бледнее, чем раньше, словно призрак самого себя.

— Вот и весна скоро, — сказал пан Матиаш, — во всяком случае, астрономическая…

— Мамка не шлюха, — ответила Элька невпопад. — У них любовь была.

— Да-да, — рассеянно согласился пан Матиаш, думая о чем-то своем. Снег скрипел под его солидными ботинками.

Элька на всякий случай оглядела окрестности, но улицы были пусты. Лишь пани Эльжбета, запиравшая кондитерию, приветливо кивнула им и улыбнулась, хотя обычно Эльку и не замечала.

— Иди домой, Эля, — сказал пан Матиаш, — мама, наверное, волнуется.

Элька побежала по тропинке — гостиница над морем казалась темной и неприютной, лишь светилось молочным светом окно кафетерия, где, наверное, мама смотрела все ту же печальную историю про приехавшего в столицу молодого рыбака. В последнем эпизоде он решил стать поэтом, но бедствовал, и его любимая, бросившая ради него богатого старика, пошла на панель, чтобы его прокормить. Этот эпизод особенно понравился Анхен и Гретхен, но и мама после него расстроенно утирала слезы.