Купол на Кельме

– А ты веришь, Гриша, что где-нибудь существуют асфальтовые дороги? И такси со счетчиком – заплатил и доехал до дому! И дома с центральным отоплением! Мне кажется, весь мир превратился в тайгу, и мы никогда не доберемся до опушки.

– Нет, Леонид Павлович, опушка есть. И на ней стоит Москва с газовыми ваннами и парикмахерскими. Вы помните, что есть на свете парикмахерские: сел в кресло, зажмурил глаза, а тебе горячим и мягким намыливают щетину.

Маринов помолчал и сказал серьезно и грустно:

– Боюсь, что парикмахерских все-таки не бывает. Вероятно, это сон. И очень возможно, что я не увижу его вторично.

Я ответил шуткой, но на душе у меня скребли кошки.

3

Ночью стало чуть теплее, а под утро пошел снег. Мы обрадовались было, думали, что наступит оттепель. Но дело обернулось иначе. Падая на реку, снег не таял, а примерзал к льдинам. Лед становился крепче и толще, полынья все теснее, плавучие льдины опаснее. От постоянных столкновений наша лодка дала течь. Время от времени приходилось сменять шест на черпак.

Только быстрины выручали нас. Течение мешало реке замерзнуть. Острые камни грозили распороть дно лодки, но они же ускоряли течение.

Но вот за поворотом открылся широкий, спокойный плес. И мы с грустью убедились, что плавание кончилось. Гладкий лед, укрепленный снегом, перегораживал Кельму от левого берега до правого. Лодка наскочила на кромку и остановилась. Густая вода, замешанная на ледяном сале, уходила под лед. Мы, к сожалению, не могли последовать за ней. Ближайшая полынья, не очень большая, виднелась на расстоянии полукилометра. Но и за ней был сплошной гладкий лед.

Я попробовал проламывать дорогу шестом. Льдины откалывались, тонули на мгновение и, ловко скользнув, вывертывались из-под шеста. Лед был еще не очень прочный – ломая его, можно было продвигаться на километр в час. Таким образом мы прошли бы еще километров пятнадцать, пока не застряли бы окончательно. Уже не имело смысла продолжать путешествие по воде. Мы повернули к берегу.

Снег шел все гуще, и ветер усиливался. Высокие сосны встретили нас унылым гулом. На узком берегу крутилась поземка, горсти сырого снега летели нам в глаза. Пока я ходил в лес за топливом, разыгралась настоящая пурга. С трудом перекрикивая вой ветра, я разыскал Маринова в белой мгле. О костре нечего было и думать. Мы разгрузили лодку, перевернули ее вверх дном, а сами забрались внутрь. Через несколько минут нас укрыло снежным одеялом. Стало тепло, темновато, даже уютно. Не думая об опасностях, я залез в спальный мешок и с удовольствием вытянулся во весь рост.

– Километров девяносто осталось по прямой, – заметил Маринов.

Девяносто километров – много это или мало?

Когда до аэродрома остается девяносто километров, самолет пробивает облака и начинает снижаться. Для него это конец пути, почти посадка. В дальнем поезде за девяносто километров до станции назначения пассажиры начинают укладывать багаж. Но для меня и для Маринова с его больной ногой девяносто километров – невероятная даль! Как мы преодолеем это расстояние? Как донесем тяжелые мешки с образцами? И когда мы выйдем вообще? Долго ли продержит нас пурга под лодкой, не похоронит ли окончательно?

Я ужаснулся… Улегся поудобнее и… заснул.

4

Пурга бушевала трое суток, и трое суток мы лежали под лодкой.

Мы спали, ели оленину, наевшись, засыпали опять; изредка прокапывали отдушину наружу и, убедившись, что пурга все еще лютует, со спокойной совестью продолжали спать.

К концу второго дня я выспался досыта. Я даже почувствовал, что, кроме тела, у меня есть голова и там бродят какие-то мысли. Мысли обычные: о дальнейшем пути, о поезде, об Ирине. Мне даже захотелось поделиться с Мариновым, и я спросил:

– Вы спите, Леонид Павлович?

– Нет, не сплю, – ответил он охотно. – Я думаю. Эти вынужденные отдыхи чрезвычайно удобны для размышлений. Как раз я обдумываю схему разломов, о которой уже мы с вами толковали. И так стройно все получается. Я полагаю, можно будет составить таблицу, вроде менделеевской: разлом второго порядка – горы такие-то, полезные ископаемые такие-то… Скажем, Енисейский кряж и Скандинавские горы – разломы третьего порядка. И там и там надо искать никель, платину, титан. Нефть надо искать на разломах третьего и четвертого порядка – в Сталинградской и Саратовской областях, в Жигулях, на Тимане, на Югорском кряже, а если на больших разломах, то не в середине, а по бокам, где образуются складки, – севернее и южнее Кавказского хребта, западнее и восточнее Урала. Алмазы, по-видимому, связаны с великими излияниями базальта. Их надо искать на центральных глыбах платформ – в Австралии, Индии, Бразилии… А у нас – в Восточной Сибири и Западной Якутии. И, как ни странно, даже в Европейской России – опять-таки на Тимане, в Поволжье, а может быть, и в Московской области… Но, конечно, не на поверхности, а в глубине, под чехлом осадочных пород. Мы еще слабо знаем фундамент Русской платформы, не представляем, где и как проходят там швы – разломы четвертого порядка. Вот куда нужна следующая экспедиция – не на далекий Югорский кряж, а в Подмосковье.