– Энтузиаст. Фанатик.
– Законы уважает?
– Не всегда... Иногда не прочь все законы послать подальше и сделать, как сам считает нужным.
– Это же прекрасно! Значит, наш человек!
– Сомневаюсь, Толя... Сомневаюсь.
– Кто его окружает?
– Есть жена...
– Хороша собой?
– Достаточно хороша.
– Лишить жены. Хотя бы на время. Эти следователи очень привязчивы, они страшно переживают, когда лишаются детей, жен, любовниц... Есть кто еще?
– Друг, директор гастронома...
– Хороший гастроном?
– Ничего... В порядке заведение.
– Купи его. Не нужен ему гастроном. Перебьется.
– Есть парнишка... Помощник, юный друг, как говорится.
– Пусть исчезнет! – рассмеялся Бевзлин. – Для начала. Тебя что-то смущает?
– Толя, послушай меня... Я навел справки об этом Пафнутьеве. Крутой мужик, оказывается. Он побывал в хороших переплетах...
– Круче нас с тобой? – радостно удивился Бевзлин. – Неужели такое возможно?
– Не круче, конечно...
– Но где-то рядом? – подсказал Бевзлин. – Слушай меня, Шанец. Если он крутой, но не наш – убрать. Если крутой, но наш – приблизить, нагрузить работой, поощрить. Ведь он начальник следственного отдела? Хорошо бы на этом месте иметь своего человека, а?
– Хорошо бы, – согласился Шанцев.
– Значит, так... При малейшем сомнении – убирай. Без следов. По нашему законодательству, если есть труп – есть убийство, если трупа нет, то и убийства нет. Помочь? – Бевзлин улыбнулся белозубо, широко.
– Справлюсь. – Шанцев прекрасно понимал, что за предложением помощи скрывается обыкновенное подзуживание, подзадоривание, которое не будет продолжаться слишком долго. Бевзлин хочет убедиться – действительно ли он справится или же ему придется помогать. Знал Шанцев – дорого обходится помощь Бевзлина, слишком дорого для любого, кто на нее соглашается.
– Еще... Он знает только о старике и обо всем, что с ним связано? Больше он ничего не знает?
– Я подробно с ним поговорил. Ни малейшего намека на остальное не было. Он бы дал понять. Очень уж хотелось ему прищучить меня... Нет, он бы не удержался.
– Хорошо. Приму меры. Но основное лежит на тебе. Вопросы есть?
– Вопросов нет.
– Будь здоров, дорогой друг! – весело рассмеялся Бевзлин и, легко, пружинисто поднявшись из кресла, протянул Шанцеву узкую ладонь.
Андрей не сразу понял, что с ним происходит. Какая-то непривычная раздраженность сменялась неуверенностью; уже вернувшись вечером домой, он неожиданно спохватывался, одевался и выходил в весенний город. Мать смотрела на него озабоченно – она тоже не понимала, что с парнем. Отшагав по улицам час-полтора, Андрей возвращался, молчаливый и сосредоточенный, быстро принимал душ и ложился спать, так и не обронив ни слова.
– У тебя все в порядке? – спросила как-то мать, не выдержав тягостного его состояния.
– Конечно, нет, – улыбнулся Андрей. – Разве может быть у человека все в порядке? Так не бывает.
– Что-то тебя водит, Андрюша...
– Поводит-поводит и перестанет, – успокоил он мать и, коснувшись рукой ее плеча, ушел в свою комнату. И только там, наткнувшись взглядом на фотографию женщины, он как бы встряхнулся. И понял, что дело в ней, в этой красавице со строгим, печальным взглядом, обнаженной грудью и распущенными волосами. Андрей взял портрет в руки, всмотрелся в ее лицо, глаза и вдруг осознал, что, никогда не видя ее живой, смертельно по ней соскучился, что хочет ее видеть.
Так бывает – замкнутая жизнь рождает в юных душах желания, на первый взгляд странные, хотя на самом деле ничего столь уж удивительного не происходит – женщина понравилась Андрею настолько, что он, похоже, влюбился. Ну что ж, влюбляются в актрис, в актеров, дело обычное. И письма пишут, и в любви объясняются, и встречи назначают. Да что там письма – с собой, случается, кончают, в петлю лезут от неразделенной любви к какому-нибудь экранному красавцу, к какой-нибудь эстрадной диве с длинными ногами и чулочками в сеточку. Было, все это уже было, и Андрей, волею судьбы своей непутевой оказавшийся в следственном отделе прокуратуры, прекрасно это знал, сталкивался, как говорится, по месту работы.
Если бы дело касалось только служебных его обязанностей, Андрей давно бы разыскал красотку и доставил бы ее к Пафнутьеву в наилучшем виде. Но он понимал, что начинается нечто личное, и уверенности его или, скажем, служебной бесцеремонности явно не хватало. Несколько вечеров он всматривался в газетный снимок, залитый кровью непутевой фотографички Вали, всматривался в телефонный номер, напечатанный под снимком, и наконец понял, что позвонит. Не сможет не позвонить.
В красавице на снимке Андрей чувствовал какой-то надлом, не может быть у этой молодой девушки благополучной, спокойной жизни. По глазам было видно, что пережила она передряги, что доставалось ей крепко, что и при съемке грудь она обнажила чуть ли не сцепив зубы.