Кунгош - птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове

Буквально с первых же дней своей новой, студенческой жпзнн Мулланур оказался вовлечен в водоворот бурных общественных страстей. Оказалось, что среди студентов Политехнического постоянно идет, то подспудно, то выплескиваясь наружу, выливаясь в прямые столкновения и стычки, яростная борьба. Студенты разделялись на две основные группы: группу передовой, революционно настроенной молодежи и группу так называемых «белоподкладочников» — сынков состоятельных родителей, бравирующих своими реакционно-монархическими взглядами. Была, впрочем, еще и третья группа, которую условно можно было бы назвать группой анархиствующих, — горлопаны, бузотеры, молодые люди, как правило не имеющие никаких серьезных убеждений, никаких твердых принципов, озабоченные лишь тем, чтобы ошеломить коллег крайпеп радикальностью своих суждений.

Особенно запомнилась Муллануру одна из таких словесных стычек; это было, когда он учился уже на втором курсе. Запомнилась, вероятно, потому, что это было первое многолюдное студенческое собрание, на котором он волею судеб оказался не только в роли слушателя, но и в роли оратора. А решился он выступить перед весьма искушенной в дискуссиях аудиторией, потому что спор возник вокруг одной из самых больных и глубоко волнующих его проблем.

— Господа! — говорил высокий белокурый красавец в отлично сшитом сюртуке. — Я демократ до кончикоч ногтей! Если хотите, это у нас в роду… Надеюсь, никто из присутствующих не числит меня в ряду поклонников жандармских мундиров и казачьих нагаек… Однако, господа, — его полные яркие губы искривились в иронической, слегка даже брезгливой усмешке, — никто не сможет убедить меня в том, что какой-нибудь киргиз, чуваш или черемис может быть уравнен в правах с законными наследниками великой русской культуры, давшей миру таких оригинальных и ярких мыслителей, как Чаадаев и граф Лев Толстой.

Раздались возмущенные голоса:

— Позор! Как вам не стыдно!

— Этакое мракобесие в XX веке!

— Господа! Господа! — оратор прижал руку к груди. — Поймите меня правильно! Я не противник демократических свобод. Отнюдь нет! Не истолкуйте мои слова так, словно я выступаю против предоставления инородцам всех гражданских прав…

— Вот те на! — послышались голоса. — А как же еще прикажете вас понимать?

— Я говорил о другом. Повторяю: я не верю, что киргиз, чуваш или черемис способен занять равное место среди той духовной элиты, к которой по праву принадлежим мы, наследники лучших русских фамилий. Как выразился поэт, «у чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет»! — Он театрально развел руками. — Ведь в то время, как мои предки на протяжении столетий были сенаторами, дипломатами, правоведами, философами, поэтами, их предки доили… — его яркие губы снова изогнулись в усмешке, — доили э-э-э… диких кобылиц!..

Вот тут-то Мулланур и не выдержал. — Стыдно! — крикнул он. — Стыдно вам так говорить! — и, сам не заметив, как это вышло, вскочил на стул.

— О, Вахитов! Ну-ка дай ему жару, этому наследнику духовной элиты!

— Покажи ему, что твой мозг устроен не хуже! — раздались веселые, ободряющие голоса.

Мулланур вдруг успокоился и заговорил неторопливо, размеренно, словно лекцию читал:

— Стыдно, господа, студентам одного из лучших высших учебных заведений столицы вести полемику на таком низком интеллектуальном уровне…

Такого поворота никто не ожидал. Все были уверены, что возмущенный возглас Мулланура «Стыдно так говорить!» выражает его отношение к черносотенным идеям холеного «демократа». К резким идейным спорам тут привыкли. Но никому даже и в голову не могло прийти, что он позволит себе иронизировать по поводу «низкого интеллекта» своего оппонента.

В аудитории воцарилась мертвая тишипа.

— Вы, господин демократ, — обратился Мулланур к белокурому красавцу в сюртуке, — изволили тут сослаться на известные строки Афанасия Фета: «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет». Лестно, конечно, взять себе в союзники замечательного поэта. Однако, смею вам заметить, вы совершенно неправильно поняли смысл цитируемых вами строк. Или же, что уж вовсе не делает вам чести, сознательно его извратили… Я позволю себе напомнить почтенному собранию это прекрасное стихотворение…

Отзвучали в полной тишине последние стихотворные строки. Выдержав небольшую паузу, Мулланур заговорил:

— Вдумайтесь в смысл стихотворения, господа! Поэт явно спорит с кем-то, кто уверял, что у чукчей нет и не может быть Анакреона. Он словно бы говорит: «Бытует такое убеждение, что истинная поэзия не для разных там чукчей или зырян, подобно тому как на льдинах не могут расцвести южные растения. Однако же гляньте! Вот она, книга! Маленькая книжка, а она — томов премногих тяжелей. И это наш патент на благородство. Патент, позволяющий нам как равным войти в семью великих народов земли…» Выходит, и на льдине может расцвести лавр… Если бы вы по-настоящему поняли стихи Фета, господин демократ, вы вряд ли стали бы тут на них ссылаться. Стихи эти говорят не за вас, а против вас!

Лицо «демократа» налилось кровью; казалось, его вот-вот хватит удар.