Кунгош - птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове

— Да как же мне тебя не знать, сынок? — удивился старик. — Ты ведь меня от позора спас… Неужто не помнишь?.. В прошлом году было дело…

Вся камера затаив дыхание слушала этот странный разговор.

— Не в обиду тебе будь сказано, бабай, не помню…

— Вот те на! — удивился старик. — Человека, можно сказать, от лютой смерти спас и не помнишь… Да что смерть! Не так смерть страшна, как позор, которого вовек бы не смыть с себя ни мне, ни детям моим, ни внукам… Послушайте, люди добрые, расскажу я вам, как дело-то было, — обратился он к сгрудившимся вокруг сокамерникам. — Служил я тогда у богатого купца. Верой и правдой служил ему, кровососу проклятому. И за дворника был у него, и за сторожа, и за конюха, и за кучера. Все, что хозяин приказывал, всегда сполнял честно. И вот однажды ни свет ни заря вбегает он в мою сторожку, хватает за бороду, выволакивает на господский двор да при всем честном народе вопит что есть мочи: «Украл!.. Все золото, все драгоценности мои унес, ворюга!» — «Аллах всемогущий! Какие драгоценности? — говорю. — Какое золото? Вовек не видал я никакого золота!»

Старик, видно, устал от этой длинной речи. А может, воспоминания о пережитом позоре так взволновали его, что он вдруг задохнулся и умолк.

— Ну? А дальше-то что было? — подтолкнул его нетерпеливый матрос.

— Погоди, сынок. Сейчас расскажу. Дай только передохну маленько… Ну вот… «Куда, — орет, — дел мое золото, шакалье отродье! Отдай сейчас же! А не отдашь — не жить тебе на белом свете! Своей рукой задушу!» Собрались тут прислужники его, здоровые ребята. Связали меня да и давай избивать. А хозяина тем временем новая мысль осенила: в дегте меня вымазать, в пуху да в перьях вывалять, на шею старых кастрюль навешать да в таком виде и провести по всему нашему славному городу.

— Тьфу! — Матрос в сердцах даже плюнул. — Это надо же! Такую пакость удумать… Неужто они так и сделали?

— Погоди, сынок! Не торопи меня. Мне и так-то трудно рассказывать, сам не знаю, в чем душа держится… Ну, кинули меня, значит, связанного да избитого, прямо посреди двора, а сами за дегтем побежали. Парни молодые, глупые, жестокие. Им-то это что — одна забава… И тут, братцы, меня словно осенило. Рядом со мной все это время старуха моя стояла, я ей и зашептал: «Беги в Мусульманский социалистический комитет. Это, — говорю, — последняя наша с тобой надежда». Сказал и словно в яму какую-то бездонную провалился. Совсем, значит, сознание меня покинуло. Очнулся только в тот момент, когда охальники эти бочку дегтя прикатили, раздели меня догола и совсем было уже изготовились в эту бочку меня окунуть. Что сказать, братцы! Тут я уж совсем было решил, что настал мой последний час…

Старик снова замолчал. Теперь уже не один матрос, а все сокамерники, столпившись вокруг, стали его понукать, торопить, подбадривать:

— Ну, ну?

— Что дальше-то было?

— Да говори же ты! Не томи!

— Настал, думаю, мой последний час, — задумчиво повторил старик. — Как вдруг кто-то как крикнет: «Прекратить!.. Прекратить немедленно!.. Запрещаю самосуд!» И такая, братцы мои, сила была в этом грозном возгласе, что у охальников этих, что глумились надо мною, сразу руки опустились…

— Ну, положим, дело было не только в магической силе моего голоса, — улыбаясь, сказал Мулланур. — Со мною были мои молодцы. Такие ребята, которым не составило бы большого труда разогнать всю эту банду. Пусть бы только попробовали они оказать нам сопротивление…

— Так это был ты, комиссар? — воскликнул матрос. — Вот это здорово! Это по-нашему, по-флотски!

Мулланур и сам сразу вспомнил эту историю, как только старик упомянул о том, что послал жену с просьбой о помощи в Мусульманский социалистический комитет. Он тогда не только прекратил самосуд и вырвал несчастного из рук хулиганов. Несколько дней спустя, заинтересовавшись случившимся, он провел расследование и установил, что все золото, все драгоценности купца утащил его собственный сынок. Заграбастал все самое ценное, что было в доме, да и сбежал куда-то.

— Вот всегда они так, буржуи проклятые, — сказал матрос. — Сами напакостят, а отвечать потом приходится нашему брату, рабочему человеку.

— Не только жизнь мою спас, но и имя мое доброе не дал запачкать, — еще раз повторил старик, когда история была досказана до конца. — Этого я, сынок, до самого своего смертного часа не забуду.

— Послушай, бабай, — вспомнил вдруг Мулланур. — А это не ты нынешней зимой бежал за поездом? Когда в Петроград меня провожали?

— Я, сынок! Я самый! — обрадовался старик. — Еще минута, и я бы не поспел. Кабы не тот солдатик, так бы и остался со своими пюремечами. А ведь как старался, сам их стряпал, как узнал, что такая дальняя дорога тебе предстоит. Ну и как? Понравились тебе тогда мои пюремечи?

— Очень понравились. Спасибо, бабай! До сих пор их вкус помню… А ведь там еще у тебя, в свертке этом, газетка была. Помнишь?