Кумуш-Тау — алые снега

Концерт был как концерт: откаблучивали нечто латино-американское братья Гусаковы, поднимала наивные бровки Нина Дорда; хозяйка заварила свежий чай, но атмосфера благодушия и уюта не восстанавливалась; все поглядывали на телевизор с опаской, как на смирившегося, но не укрощенного зверя.

Вовка за столом сидел нервно, вскакивал, томошился, блуждал по комнате, трогая книги и вещи, перещупал даже сто раз виденные камни с письменного стола, посмотрел на свет и «янтарь с пуговицей». Иван Артемович нахмурился: пронеслась тень серебряных туфелек...

— Ну, так я... До воскресенья! — слишком бодро воскликнул Вовка. — Разберемся непременно, что там за бодяга...

— Катя, — позвала тетка, — что-то я не пойму: обещали Воронежский хор, а тут какая-то речка...

...На экране, под знакомое уже гуденье, стеклянно мерцая, катились тяжелые волны. Взметывая алмазные фонтанчики, камнями падали в них птицы, — саблевидные их клювы разевались в отчаянном и беззвучном крике. Наплывом пошел берег, лес: колоннады стволов, всползающие по ним корявыми змеями цепкие растительные плети, на одной из них мелькнул огромный — с арбуз — колокольчатый белый цветок...

Заслоняя его, по экрану утицей засеменила величавых статей актриса, отчаянно уверяя всех, что «он парень ветреный, а я серьезная».

— Вот видишь, Вовка, опять! Что это за кадры? Вторую программу, что ли, пробуют?

— Иван Артемович! — в Вовкином голосе было нечто, от чего у Дубровина мурашки поползли по спине. — Иван Артемович! Это — не наша студия... Я по качеству изображения вижу! В жизни у нас не было такого!

Иван Артемович, опешив, воззрился на Вову:

— Ты что хочешь сказать? Что я, со своей антенкой — тараканьими усиками, ловлю другой город?

— Да, я это хочу сказать! И не спешите отмахиваться! Бывают такие особые условия — слой ионизированного воздуха... ну, долго объяснять, словом, люди Париж видели! А уж если антенну чувствительную — в наше время антиподов увидеть можно!

— Да у меня-то — комнатная! Опомнись, Вовка!

Вовка сощурил глаза:

— А может, вам нечаянно продали экспериментальный телевизор?

...Иван Артемович хохотал сочно и басовито.

— Эк тебя закидывает, — приговаривал он, — ну, Вовка, вот уж — Вовка!

Юный сосед стоически переждал приступ внезапного веселья.

— Я бы на вашем месте, — бросил он на прощанье, уже с порога, — попробовал бы включить телевизор ночью...

Инструкция не рекомендовала таких экспериментов. Иван Артемович впервые пренебрег ее советом...

Дом уже спал — и прекрасно, никто не улыбнулся на чудачество хозяина.

Щелкнула ручка, осветилась шкала под шторкой. Непривычно тихий, с тускло светящимся экраном, стоял телевизор. Дубровин, поругивая себя, хотел уже выключать. Внезапно сияющим снопом — в лицо ударил дневной свет. Экран исчез, словно провалился. Мягкая, упругая сила подхватила и понесла: иллюзия стремительного и бесшумного движения была полная. Иван Артемович словно бы плыл в невидимой лодке по невиданной реке. Изгибчивый, кудряво-заросший берег показывался то справа, то слева. Волны взмывали и опадали перед глазами, в прозрачной их толще промелькивали рыбешки, как серебряные ножи, проносились круглые, непонятные тени. Вдруг надвинулся правый берег — так стремительно, что у Ивана Артемовича подкатило под сердце, сладко и жутко, как на качелях в детстве. И все остановилось, застыло: сверкал прибрежный песок, ярко чернел странный четырехпалый след, неслышный ветер сдувал песчинки с четких его закраин.

Камера словно прыгнула — взгляду открылась равнина с зубчатой полоской леса во весь окоем; накрест пересекали ее прямые, по линеечке, шоссе с жирно блестящим, словно из мокрого стекла, покрытием...

И все исчезло.

Иван Артемович выпрямился на стуле, неверными пальцами нашарил сигареты.

Черт побери, а ведь Вовка-то, кажется, был прав!

Он выключил телевизор. Пусть отдохнет, что ли. Может быть, снова...

Однако новая попытка не удалась. Надо было бы лечь, но Дубровин, как прибитый, сидел у телевизора, еще и еще стараясь поймать ускользающее виденье.

Ничего не вышло...

Утром чай горчил, оладьи были как резиновые, в голове колокола гудели — сказалась недоспанная ночь. Иван Артемович помалкивал. Восторги его опали в трезвом дневном свете. Телевизор подмигивал квадратным глазом тускло, с ехидцей: «Что, брат, ты и вправду того? А я так... невзначай...»

На службе день выдался напряженный. Все же Иван Артемович хотел было рассказать о необычном поведении своего телевизора, но Вера Степановна, не дослушав и первой фразы, воскликнула озабоченным контральто:

— Вот, кстати, напомнили: по какому телефону сидит Лямин, он мне нужен дозарезу!

...Сотрудники пробегали деловой рысцой, буднично-замкнутые, в черных нарукавниках. Отовсюду слышалось: «...в суммовом выражении... в отчете это надо выпятить... объект повис у нас на балансе...»

Все шло по заведенному порядку; к концу дня Ивану Артемовичу показалось, что ничего такого он и не видел — уж не приснилось ли ему на самом деле пустынное побережье со странным, похожим на знак треф, следом на песке?