Кумуш-Тау — алые снега

Он потуже подпоясался черным платком и начал подниматься по той каменной лестнице, что указал ему теке.

...Камни, камни.

Камни, словно колотые орехи, — они впиваются в подошвы, и камни, как дома, — их надо обходить.

Травы. Жесткие травы гор. Упругие их подушки не промнешь ногой. Безлистые травы с пушистыми плодами, с колючками.

«Трава адраспан, — прозвучал вдруг в памяти голос отца, — всегда растет на старых вьючных тропах. Адраспан на тропу выведет, тропа — на дорогу выведет, дорога — к людям...»

Но не было вокруг травы адраспан.

Горы сходились, замыкая путь, и расступались снова. Солнце жгло, снова заныла ушибленная нога...

— Теке-Кудук, — думал Алимаксум, — я все равно дойду. Отец говорил: «Когда золотой уже в кармане — арык перепрыгнешь». Чистое золото я несу людям...

В просвете меж скал открылась долина — ровная, как ладонь. Зелеными тучами вставали на ее краю старые орешины. Звон ручьев наполнял слух, трескотанье черных дроздов, писк овсянок... Стоголосая жизнь кипела и ликовала вокруг, и он был живой, — как мог он подумать, что его сила, его думы, его сердце не нужны людям?..

...Он услышал сердитый шепот.

— Вот, из-за тебя не дослушали, — бранил старший братишку. Тот хныкал: — А сам, а сам...

— Мысли мои унеслись далеко, напомните, куда я привел свой рассказ, — сказал Алимаксум. Ребята тотчас притихли.

— Вы увидели нашу долину...

— Да, а потом встретил твоего отца и других чабанов... Они сделали для меня все, что человек должен сделать для человека, попавшего в беду...

— А землетрясение? — никак не мог дождаться маленький.

— Землетрясение застало нас на полпути — мы все вместе шли к роднику... Скалы дрожали, в горах прогремели камнепады, реки изменили течение... Я потерял свои приметы, и вот я перед вами, — Алимаксум с горькой усмешкой протянул к ним ладони, — руки мои пусты, я выронил золотой, и мне нечего подарить вам...

Маленький сморщился, как от кислого:

— А вы все равно — оставайтесь с нами, а?

— Нельзя, мальчик. Друзья, чабаны ждут, — почтальон ведь при вас говорил, как меня ищут. Оказывается, я нужен им и такой...

— А ведь все-таки он там, в горах, — сказал старший, нахмуря брови.

— О чем ты, мальчик?

— Он там, Теке-Кудук. И я найду его!

Пуговица в янтаре

Дубровин, Иван Артемович, собирал камни.

Началось это, как у многих, со знаменитых коктебельских камешков: возвращаясь из отпуска, привез Иван Артемович обувную коробку, полную сердоликов, похожих на кусочки сургуча, полосатых ониксов и опалово-мерцающих фернампиксов.

На следующее лето приобретен был геологический молоток с длинной ручкой и петелькой, чтобы удобней носить, а также всевозможные зубила; пошиты — собственноручно — мешочки для образцов. Из старого театрального бинокля добыто было увеличительное стекло...

Прошли годы; как выражалась жена Дубровина, Катерина Сергеевна. «фернампиксовая мания переросла в каменную болезнь». Коллекция составилась неплохая, во всяком случае, радующая глаз: Дубровин пристрастен был к камням чистых и веселых оттенков, хотя бы и не дорогим, не редким.

Его приводила в восторг лимонная желтизна самородной серы. «Чем не аметист?» — спрашивал он, взвешивая на ладони отлично образованный, глубоких фиалковых тонов, кристалл флюорита. В заветной коробке, в крохотных — с полмизинца — пробирочках хранились и поражающие правильностью строения кристаллики граната — каждый со спичечную головку величиной.

Увлечение почтенное и не эксцентрическое — не тульские же пряники человек собирает! — вызывало, тем не менее, у близких Дубровина явное непонимание и тайное противодействие. Не умолкала тетка с укоризнами: «Теснота, узкота — с кошкой не разойдешься, а тут ящиков понапихано!» Катерина Сергеевна пожимала плечами: «Другие фотографией занимаются, даже любительское кино снимают: и себе, и другим интерес! А тут...»

Иван Артемович виновато помалкивал. Профессия у него была финансовая, требующая сугубого внимания к цифрам. Камни словно освобождали его мысль, уносили в непривычные области: он думал о прошлом земли, о нетронутых ее кладах. Приходилось кое-что и почитывать; Ферсман не сходил со стола. Коллекция пополнялась помалу; в поисках единомыслия приглашал Дубровин соседских ребят — посмотреть, но пока что сочувственника не находилось. Дальше вопросов: «А это что? Золото?» — дело не двигалось.

Ближайший же сосед, Владимир Власов, а проще — Вовка, избрал коллекцию мишенью для угловатых своих острот. За очередной партией в шахматы говаривал Вовка:

— Дядя Ваня! Вы ж на полвека отстаете! Скоро все эти ваши минералы хи-ми-ческим путем — из воздуха, буквально — будут сотворять! К тому же, шах!

— Хорошо смеется тот... — начинал Иван Артемович, переставляя фигуру. — Мат, молодость! К тому же вы, любители, скоро так засорите эфир, что и музыке порядочной не пробиться сквозь ваше поросячье визжанье...