Культ солнца у древних славян

Еще более важным критерием, чем формальное положение в пантеоне, для определения истинного положения солнца в самом сокровенном мирочувствовании того или иного народа, является тот факт, как каждый индоевропейский народ осознавал свое происхождение, свое предназначение в этом мире и связывал вопрос о своем собственном бытии с дневным светилом. Как было показано в исследовании о Дажьбоге, если и не изначальным, то, во всяком случае, явно предшествовавшим мифу о происхождении людей от солнца у тех народов, у которых он возник, был миф о происхождении человеческого рода из растений или, в качестве варианта, из деревьев. Его следы мы видим в кельтском мифе о Талиесине, греческом мифе о Девкалионе, славянском мифе о превратившихся в цветы Иване-да-Марье, связи с растительностью индийского Ямы и его племянника Икшваку, римском мифе о происхождении первого поколения людей от дуба, скандинавская «Старшая Эдда» прямо называет первую человеческую пару Аск и Эмбля, т. е. ясень и ива, в то время как родоначальником континентальных германцев был Манн, сын порожденного землей бога Туистопа, а у иранцев первая человеческая пара Мартйа и Мар-тйанаг возникает из куста ревеня. Поскольку данный растительный миф о происхождении человека фиксируется почти во всем индоевропейском мире и является более архаичным но сравнению с мифом о происхождении людей или, на более поздней стадии, правящей династии от солнца. В силу этого об общеевропейском характере солнечного мифа говорить не приходится. Однозначно о существовании мифа о происхождении людей от дневного светила мы можем говорить лишь для сабинов, славян, индийских ариев и, со значительной степенью достоверности, реконструировать его наличие у иранцев. Если исключить сабинов, то все остальные случаи распространения данного мифа приходятся исключительно на народы восточной половины индоевропейского мира. Тот факт, что ареал распространения мифа о своем солнечном происхождении достаточно точно совпадает с древнейшим диалектным членением индоевропейской общности на группы kentom и satem, позволяет предположить, что оба этих события были как-то связаны между собою, и датировать время возникновения солнечного мифа у восточной половины индоевропейской общности примерно III–II тысячелетиями до н. э. Ареал распространения солнечного мифа не совпадает с первичным диалектным членением лишь в двух случаях — у сабинов в западной половине индоевропейского мира, и у балтов в восточной. У последних мы уже констатировали процесс последовательного снижения значимости дневного светила, а что касается сабинов, то у них данный миф мог возникнуть самостоятельно или быть заимствован ими в ходе отмечающихся В. В. Мартыновым славяно-италийских лингвистичсских контактов, датируемых исследователем XII–X вв. до н. э.^{384} Чем же можно объяснить тот в высшей степени принципиальный факт, что народы западной половины индоевропейского мира за исключением сабинов сохранили у себя более древний вариант общеиндоевропейского мифа о происхождении человека от земной растительности, а у народов восточной половины индоевропейского мира за исключением балтов, выводивших себя от месяца (т. е. опять-таки, не от растения или дерева, а от ночного светила), возник стадиально более поздний миф об их происхождении от бога солнца? Вряд ли это принципиальное различие можно в полной мере объяснить одними лишь социально-экономическими причинами. Если обратиться к эпохе письменной истории, то в этом отношении уровень развития италиков был примерно одинаковым, однако из всех народов Апеннинского полуострова данный миф присутствует лишь у сабинов, а если брать классические античные цивилизации Средиземноморья, то у них уровень социально-экономического развития был явно более высоким, чем у славян и массагетов. Если же обратиться к эпохе первоначального диалектного членения индоевропейской общности, когда, скорее всего, в восточной ее половине и возникает солнечный миф, то тогда, как можно предположить со значительной степенью вероятности, уровень социально-экономического развития общества был примерно одинаковым. Хоть эта тема и лежит за границами нашего исследования, однако, объективности ради, следует отметить, что поклонение дневному светилу и возведение к нему происхождения если не всего народа, то, во всяком случае, правящей династии не является принадлежностью лишь восточной части индоевропейского мира. Как уже отмечалось выше, наиболее ранние следы солнечного культа фиксируются у неандертальцев, которые, судя по всему, не имели непосредственного отношения к индоевропейцам. В историческую эпоху впервые поклонение солнцу, причем как единственному богу, вводит египетский фараон Эхнатон, правивший в 1419 — ок. 1400 гг. до н. э.; в связи с обзором хеттской мифологии также отмечалось, какое значительное место дневное светило занимало в религии неиндоевропейского народа хатти. Эти примеры далеко не единственные. Так, живущие в Западной Сибири селькупы считают, что человек рождается в женщине, когда на нес падает луч утреннего солнца, и обозначают одним словом солнечный луч и человеческую душу. Интересно отмстить, что одновременно с этим у селькупов бытовали представления о том, что человек некогда был покрыт шерстью и не отличался от животных, или о том, что человек появился из развилки березы. В Японии Аматэрасу считалась как богиней солнца, так и прародительницей императоров этого островного государства. В Америке верховный инка считался сыном солнца и его представителем на земле, а само дневное светило возглавляло пантеон этого народа. Индейское племя чибча считали своим прародителем бога луны, однако почитали и его племянника бога солнца Суэ, к которому возводили свой род многие вожди. По мнению английского ученого Э. Хокарта, превращение солнца в верховное или одно из главных божеств присуще тем обществам, в которых увеличиваются функции священного царя. Хоть подобное положение дел действительно свойственно империи инков и Японии, абсолютизировать данное соотношение не следует: фигура священного царя присутствовала в древнеримской религии, однако культ солнца там не играл сколько-нибудь значимой роли; аналогичными священными правителями были и древнеегипетские фараоны, однако монотеистический культ солнца там много столетий спустя вводит лишь представитель ХVIII династии Эхнатон, кардинально разорвавший с предшествовавшей религиозной традицией, сам этот культ практически не пережил своего создателя, и последующими поколениями Эхнатон был осужден как еретик. В свете развития мифологии как индоевропейских, так и неиндоевропейских народов можно высказать осторожное предположение, что усиление солнечного культа связано скорее не с социально-экономическим или политическим, а с духовным развитием того или иного народа, частным выражением которого и может стать усиление функций священного царя в обществе. На примере индоевропейской мифологии мы видим, что часть народов в своем сознании прерывают свою тотальную зависимость от Матери-Земли, выражавшуюся в мифе об их происхождении из растения или дерева, и обращают свой духовный взор не просто к Небу, а к его главному лучезарному светилу, источнику жизни, с которым они начинают осознавать свое кровное родство. Земля, колыбель человечества, становится слишком тесной для этих народов и их возросший дух устремляется к первоисточнику света, в котором теперь они видят своего божественного отца. Подтверждением высказанного предположения о том, что солнечный миф является в первую очередь показателем духовного развития для создавших его народов, служат и общие тенденции последующего развития восточной и западной половин индоевропейского мира в исторический период. Если Иран и Индия дают нам в первую очередь пример духовного развития, а затем уже материального, то прямо противоположную картину в первую очередь развития материальной культуры и светской рационалистической мысли мы видим сначала в античной Греции и Риме, а затем, начиная со Средневековья и вплоть до наших дней, и в современной западноевропейской, германо-романской цивилизации· Разумеется, это не означает, что духовного развития в западной половине индоевропейского мира не было, однако оно явно слабее аналогичного развития в восточной половине этого мира. Останавливаясь лишь на наиболее ярких примерах, стоит отмстить, что если в Индии и Иране к исторической эпохе сохранилось мощное жреческое сословие, то на западе оно фиксируется лишь у кельтов, да и у них впоследствии уничтожается при римском завоевании. Самостоятельное, несмотря на внешние влияния, духовно-религиозное развитие в Греции по сути дела оканчивается в эпоху Пифагора и его последователей, после чего там возобладала светская рационалистическая философская мысль. В Иране мы видим одну из первых монотеистических религий, возникшей в результате деятельности Заратуштры, в Индии благодаря Будде возникает буддизм как первая мировая религия, а у восточных славян возникает идея Святой Руси как сверхцели исторического бытия целого народа. С другой стороны, прямо противоположную картину мы видим на западе, где сначала греко-римский, а затем и германский мир принимают другую мировую религию, семитскую по своему происхождению. При этом следует учесть, что, как было показано в пятой главе, миф о солнце-предводителе воинов присутствовал у большинства индоевропейских народов. Из этого следует, что практически у всех народов этой языковой семьи была возможность приобщиться к светоносному божественному началу не только в военной сфере, но и во всех сторонах своего бытия и, после необходимой духовной работы над собой, превратиться воистину в детей солнца. Однако возможностью этой воспользовалась только восточная половина индоевропейского мира, предки современных индийцев, иранцев и славян. Что же касается западной половины индоевропейцев, то она предпочла пойти другим путем, культивировать в себе другие начала и приобщаться совсем к другим богам. Всем индоевропейцам был предоставлен шанс пойти по пути, указанном богом солнца, но далеко не все смогли или захотели пойти по нему. И делая выбор на самой заре своей истории, по какому духовному пути ему идти в качестве самостоятельного народа после распада индоевропейской общности, каждый народ тем самым выбирал себе свою будущую судьбу.