Кукушата Мидвича

– Но деревня-то нуждалась в том, чтобы ей показали, как она должна себя вести по законам человечности.

– А это уж результат общей работы под начальством такого славного капитана, как миссис Зиллейби.

Некоторое время они шли молча, потом Зиллейби сказал:

– Однако факт остается фактом: как бы к этому ни относилась девушка, она все равно ограблена. Сразу и неожиданно ее перенесли из детства в материнство. Мне это кажется очень грустным. Ей не дали ни единого шанса, так сказать, расправить собственные крылья. Ее лишили радости ощутить всю поэтичность перехода из одного состояния в другое.

– С этим, пожалуй, можно согласиться, хотя у меня и есть кое-какие сомнения. Во-первых, поэты как настоящие, так и неосуществившиеся встречаются редко, а во-вторых, в стране гораздо больше людей, чем того хотелось бы нашему обществу, обладающих темпераментом, который влечет за собой немедленный переход от кукол к детям.

Зиллейби сокрушенно покачал головой.

– Пожалуй, вы правы. Всю свою жизнь я разоблачаю тевтонский взгляд на женщину, и всю жизнь девяносто процентов женщин доказывают мне, что они против него ничуть не возражают.

– А кроме того, – указал мистер Либоди, – найдется немало и таких, о ком никак не скажешь, что их ограбили.

– Верно. Я только что видел мисс Огл. Она явно так не считает. Может быть, она все еще пребывает в изумлении, но определенно в ней уже преобладает чувство восхищения. Можно подумать, что все произошедшее – какой-то волшебный фокус, который она сама придумала, и только не знает, как это у нее получилось так здорово. – Он помолчал, потом продолжил: – Жена сказала, что миссис Либоди через несколько дней возвращается домой. Мы порадовались за нее.

– Да. Доктора вполне удовлетворены ее состоянием. Она совершенно поправилась.

– А как ребенок? Хорошо?

– Да, – ответил мистер Либоди с некоторым колебанием в голосе. – Она его прямо-таки обожает.

Он остановился у калитки, ведущей в сад, откуда был виден большой коттедж, расположенный в некотором удалении от дороги.

– Ах, да! – кивнул Зиллейби. – Ну, и как же чувствует себя мисс Форшем?

– В настоящее время она очень занята. У нее новый помет ретриверов.

Она продолжает уверять, что щенки куда интереснее, чем дети, но, кажется, эта убежденность дает трещину.

– Точно такие же признаки наблюдаются даже у самых ожесточенных, – согласился Зиллейби. – Что до меня, то есть с точки зрения мужчины, то сегодняшнее состояние деревни представляется мне отдыхом после битвы.

– Что и говорить. Это была настоящая битва, – согласился мистер Либоди, – но ведь битвы, в конце концов, – лишь часть большой кампании. Нам предстоит еще многое.

Зиллейби выжидательно смотрел на него.

Мистер Либоди продолжал:

– Кто эти дети? Есть нечто странное в том, как они смотрят на нас своими удивительными глазами. Они… Они, знаете ли, пришельцы, чужаки. – Он помолчал. – Я понимаю, у меня не тот тип мышления, который вам импонирует, но тем не менее я все время возвращаюсь к мысли, что все это есть ниспосланное нам испытание.

– Кем и кому? – задал вопрос Зиллейби.

Мистер Либоди покачал головой.

– Этого, возможно, мы никогда не узнаем, хотя отчасти это было уже испытанием для всего Мидвича. Мы ведь могли отринуть навязанную нам ситуацию, а мы ее приняли и вышли из нее с честью.

– Что ж, – грустно улыбнулся Зиллейби, – будем надеяться, что мы не совершили ошибки.

Мистер Либоди, казалось, удивился.

– Так а как же иначе?..

– Не знаю. Разве можно что-либо знать наперед, если имеешь дело с чужаками?

На том они и расстались. Мистер Либоди отправился по своим делам, а Зиллейби – в глубокой задумчивости – продолжал прогулку. Из задумчивости он вышел, лишь когда оказался на площади. Его внимание привлекла миссис Бринкман, которую он увидел еще издалека. Только что она толкала перед собой новенькую, сверкающую лаком коляску и вдруг внезапно остановилась, с беспомощной растерянностью глядя на ребенка. Вынула его из коляски и отошла к Мемориалу. Там уселась на ступеньку, расстегнула блузку и дала ребенку грудь.

Зиллейби продолжал идти вперед. Приблизившись к миссис Бринкман, он вежливо приподнял свою изрядно поношенную шляпу. На лице миссис Бринкман появилось выражение негодования. Она покраснела, но не шевельнулась.

Затем, как если бы Зиллейби сказал ей что-то, она заговорила, будто оправдываясь:

– Но это же естественно, не правда ли?

– Моя дорогая леди, это классика! Один из величайших символов жизни, – заверил ее Зиллейби.

– А тогда поскорее убирайтесь отсюда! – выкрикнула она и заплакала.

Зиллейби колебался.

– Не могу ли я быть чем-либо…

– Можете! Убирайтесь! – повторила она. – И уж не думаете ли вы, что я по своей воле устроила для вас это представление? – Голос ее прерывался от слез.

Зиллейби по-прежнему никак не мог решиться уйти.

– Она голодна, – сказала миссис Бринкман. – Вы бы поняли, каково это, если бы ваш ребенок был ребенком Потерянного дня. А теперь, умоляю вас, уходите.