Кукловод. Князь

Пять лет назад старик преставился, и князь зазвал в город другого врача, этого самого Вербицкого, на которого в княжестве разве только не молятся. Ему, кстати, сорок лет. То есть как такового медицинского образования у него не было и в помине. Он родился, когда вся эта беда рухнула на землю. Ну и где бы он нашел не то что достойное, а хотя бы завалящее медицинское учебное заведение?

Но отзываются о нем исключительно хорошо. Фельдшерица говорит, что Василий Петрович был сыном врача, и тот научил его всему тому, что умел сам, плюс обширная практика. Ну и наверняка сыграла роль одаренность и любовь к своему делу. Ничем иным успехи доктора Шейранов объяснить не мог. Как, впрочем, не мог оценить и его профессионализм. Разве только с уверенностью заявить, что тот никак не дотянет до уровня самого Шейранова.

– Ну что, Юля? – оборвав разговор с Бекешевым, фельдшерица бросила тревожный взгляд на вбежавшую в подъезд больницы девушку, в белом халате.

– Анна Васильевна, он пьян в стельку. На ногах еле стоит и двух слов связать не может, – с отчаянием ответила девушка.

– Господи. Как не вовремя-то.

– Что же будет, Анна Васильевна?

– Что, что! Либо дождется Виталик, пока Василий Петрович протрезвеет, либо богу душу отдаст, – в сердцах скрежетнув зубами, ответила фельдшерица.

– Да как же так-то? – вдруг подал голос мужчина лет за тридцать.

Все это время он сидел в сторонке, на откидном стуле с деревянными спинкой, сиденьем и подлокотниками. В восьмидесятые такие частенько можно было встретить в присутственных местах, театрах или клубах. Вообще-то это наследие еще более ранних времен. Но в Союзе вообще все менялось очень медленно, как, например, вот такие жесткие сиденья на полумягкие образцы.

– Толик, ты уж извини, но пареньку твоему придется потерпеть, – виновато потупившись, вздохнула женщина.

– Значит, мой сын там помирает, а Вербицкий ханку жрет!

– Толик, Василий Петрович тоже человек. Ну откуда ему было знать, что беда приключится? Пригласили его на день рождения крестницы, ну и выпил он лишка. Нешто ты никогда не пил?

– Я-то пил! Я-то пил! Да кто скажет, что от моей пьянки человек помер?! Кто скажет, что по моей вине у кого колесо отвалилось и он сломал себе что-то?! Ах вы…

Что там «вы», Бекеш выяснять не стал. Просто вдруг некогда стало. Хрясь! И мужик, собиравшийся приласкать своим неслабым кулаком фельдшерицу, отлетел в сторону, как тряпичная кукла. А потом безвольной, аморфной массой стек по стене. Н-да. А в теле бандита силы-то, как в ломовой лошади.

Бекешев присел над бесчувственным телом и приложил пальцы к сонной артерии. Мало ли. Бил-то от души. Нормально. Ну, может, потом помается малость головной болью, но сомнительно, чтобы возникли более серьезные последствия. Здоровый лось, и костяк будь здоров.

– Жив? – встревоженно поинтересовалась женщина.

– А что ему сделается. Пара-тройка минут, и придет в себя.

– Зачем вы так-то?

– А вы хотели, чтобы он вас приласкал? Спешу вас разочаровать, рука у него тяжелая, так что вам пришлось бы куда хуже, чем ему.

– Горе у человека. Понять можно.

– Горе всегда понять можно. Но это не значит, что сразу надо руки распускать. А что у вас случилось-то? Ну раз уж я каким-то боком причастен.

– Сынишку он своего привез, Виталика. Четырнадцать лет. Мальчишка совсем. Я не врач, но, похоже, у него острый аппендицит. Ну а Василий Петрович… Словом, вы слышали.

Пока она объясняла ситуацию, успела вооружиться флакончиком с остро пахнущим нашатырем и ваткой. Поводила возле носа бесчувственного, приводя его в себя.

– Кхгхм. Убе-ери-и. Плохо пахнет, – недовольно скривившись, скорее простонал, чем произнес, Толик.

– Нюхай, дебошир. Будешь знать, как в больнице буянить.

– Анечка, ну как же так? А? Отчего такая напасть? А может, обойдется? Может, дождется Виталик? А?

– Анатолий, простите, не знаю вашего отчества, вы уж не обижайтесь, что я так-то. Просто…

– Ты кто? Да какая разница. Ты мне хоть всю скулу перемолоти, чтобы я только кашку жидкую кушал, только бы сын…

И тут мужик заплакал. Здоровый, крепкий, как вековой дуб, и расплакался, как беспомощный ребенок. Страшная картина. По-настоящему страшная. И описать ее словами просто невозможно. Не часто доводится видеть, как надламывается сильный человек. А ведь этот надлом, может, и полностью его сломать. Вот так, в одночасье, был человек, и вдруг потерял себя.

– Толик, ты позволишь посмотреть на твоего паренька? – попросил разрешения Бекешев.

– А чего на него глядеть? – растирая заскорузлой ладонью по лицу слезы, поинтересовался мужчина.

– Ты голову-то включи. Погляжу, прикину, глядишь, помогу.

– А ты что же, человек прохожий, врач? – вскинулась фельдшерица.

– Ну так, видел кое-что, кое-чему у кое-кого поучился, – уклончиво ответил Бекешев.

– Кое-что у кое-кого. Я вон за десять лет тоже много чего видела, но на стол никого не тащу.