Кукловод

Выключив компьютер, Ида откинулась на спинку кресла. Она чувствовала себя мёртвой, выжженной, высосанной до дна. Вот тогда-то она и обожглась о край раскалённой сковородки, в самом буквальном, материальном смысле прочувствовав смысл выражения «руки опускаются». Они действительно повисли сухими лианами, крючок валился из пальцев, нитка путалась. Ни о каких куклах не могло быть и речи в таком состоянии.

У неё было ощущение конца света. Пепел Армагеддона хрустел на зубах, Ида с молчаливым стоном рвала незримые ниточки, которые тянулись от неё к Инне – если таковые существовали, исступлённо кромсала их и рубила вслепую. Виновата или нет? Она грызла себя, разрезала и распахивала настежь, переворачивала себе душу вверх дном в поисках злого умысла, но ничего не находила.

Вконец измучившись, она заболела – просто однажды утром проснулась с осипшим горлом и заложенным носом.

– Ну вот, расклеилось моё солнышко, – огорчилась Галя. И сразу же окутала Иду коконом заботы, даже на работу не пошла.

А ведь с ней Ида познакомилась при сходных обстоятельствах... Тоже была кукла, потом письмо. Галя сразу всё о себе бесхитростно выложила, выслала фото. С экрана на Иду ласково лился солнечный день, и загорелая незнакомка с обалденной фигурой улыбалась ей, зарывшись босыми ногами в пляжный песок. Ида тогда ещё жила с мамой и предложение встретиться сперва отклонила: испугалась. Слишком красивая, потрясающая, крышесносная женщина протягивала ей руку... Нет, всё было слишком хорошо, чтобы верить в это. Ида зажмурилась и пропищала «нет», но Галя оказалась достаточно решительной и настойчивой, чтобы прийти, увидеть и, не дрогнув, сказать «люблю». А потом – на руках унести Иду из родительской квартиры на глазах у обалдевшей мамы. Просто взять и унести – победоносно, напролом. Она тоже состояла тогда в отношениях, но не на расстоянии, как Инна, а с тем самым пресловутым «физическим контактом». Куклу ей подарила её тогдашняя девушка – теперь уже бывшая.

«Неужели я – разлучница?» – беззвучно шевеля горькими, пересохшими губами, думала Ида.

Она уже шла худо-бедно на поправку, когда в дверь вдруг позвонили. Сердце трепыхнулось и сделало кульбит, будто что-то почувствовав.

– Кто там? – из-за двери спросила Ида.

– А в глазок не видно? – ответил холодно-насмешливый, язвительный голос. Знакомый голос, от которого Ида разом провалилась в бездну слабости.

– Прости, но – нет, не видно, – еле слышно пробормотала она. – Извини, я не могу сейчас... Я болею.

Это было правдой лишь отчасти: Ида уже выздоравливала, от хвори осталось лишь лёгкое недомогание и тяжесть в голове. За дверью помолчали, а потом тот же голос сказал – уже тише и мягче, с ноткой усталости:

– Ида, открой... Я не сделаю тебе ничего плохого, я просто хочу увидеть тебя. Не лицо и буквы на экране, а тебя – живую, настоящую.

Что-то лопнуло внутри – не то струнка, не то нить. Удивительно: всего лишь тоненькая ниточка сдерживала этот тёплый поток слёз – похлеще Ниагарского водопада.

– Идушка, впусти меня, – прозвучало уже совсем грустно и нежно. – Я не уйду, пока ты не откроешь.

Ида громко всхлипнула, дёрнувшись всем телом, и зажала себе рот. Пальцы тряслись, поворачивая рукоятки замков, но она кое-как справилась с дверью. Перед ней стояла Инна с букетом страстно-алых роз в шуршащей прозрачной обёртке. Худые ноги в чёрных джинсах шагнули в прихожую. Когда-то здесь был порог, но Галя убрала его после приезда Иды.

– Прости меня... Я поняла про глазок. И почему ты всегда закрывала камеру, когда отлучалась. И вообще... за всё-всё меня прости.

Букет, шелестя упаковкой, упал. Инна присела, обрушив на ледяные руки Иды град поцелуев, а потом подхватила и принялась носить по квартире, не спрашивая разрешения пройти. Поднять Иду не составляло труда даже ей, с виду щуплой и сухощавой.

– Ну-ну... Не плачь, родная, – шептала она.

Тонкие руки кукольной мастерицы обвивались вокруг её плеч, обтянутых кожаной курткой. Ида тряслась всем телом, не в силах укротить водопад слёз, ворошила дрожащими пальцами тёмные волосы. И вздрогнула, только сейчас на ощупь обнаружив, что они стали короткими. Сквозь мокрую пелену, застилавшую глаза, она не сразу разглядела причёску Инны.

– Тебе идёт так, – сквозь всхлипы улыбнулась Ида.

– Ты же сама мечтала меня подстричь, забыла уже? – усмехнулась Инна, щекоча дыханием её щёку.

Кажется, Ида когда-то обмолвилась, что Инне со стрижкой будет лучше: образ более сильный, хлёсткий и чёткий, энергичный. Кончиками блестящих ногтей она прочертила пробор вдоль виска, а Инна быстро и крепко накрыла её рот поцелуем. Ощутив жадную, настойчивую ласку языка, Ида не могла отпрянуть: она стала совсем беспомощной. Оставалось только с отчаянным стоном стиснуть руки, лежавшие кольцом на плечах Инны, и та ответила ещё более крепкими объятиями. Поцелуй из скомканно-напористого, бешеного и грубоватого стал нежным, тягучим, как золотые струйки мёда. Ида уже сама ловила его, тянулась, просила губами добавку, но Инна, поцеловав девушку ещё два или три раза, прижалась щекой к её щеке.