Кукла госпожи Барк

Интересно, помнят ли правители этой страны о таком большом и великодушном акте Советского правительства или они продолжают вести враждебную нам политику бывшего Шаха-Реза?

Берег приближается; вот явственно видны зеленые апельсиновые рощи, в которых тонет Пехлеви. По шоссе, в сторону Хуммамской заставы, бегут автомобили. Держа курс на Хамадан, уходит большой транспортный самолет.

«Тургенев» останавливается на рейде и один за другим дает три густых коротких гудка, затем долго и надрывно ревет. Из порта ему отвечает тоненький, срывающийся гудок, и спустя несколько минут из-за плеса вылетает небольшой катерок. На носу катера развевается зеленый иранский флаг со львом и солнцем посередине.

Это таможенный надзор и пограничная стража, не так уж необходимые сейчас, в условиях военного времени, но «таков порядок», и «Тургенев» стоит на своем месте, ожидая дымный, шумно сопящий катерок.

За ним показывается лодка с лоцманом, и, спустя несколько минут, наш пароход осторожно идет между мелями и узким «горлом», ведущими в широкий пехлевийский порт.

Когда мы спустились на берег, англичане еще не показывались из своих кают, хотя у пристани стояли три легковые машины, на радиаторах которых были маленькие британские флажки. Двое белозубых, рослых «томми», попыхивая сигаретками, выжидательно смотрели на палубу парохода.

Шумная, кричащая толпа встретила нас на берегу Казьяна. У сходней плескались грязные волны залива, на которых плавали арбузные корки, темнели жирные, нефтяные пятна, желтела кожура апельсиновых корок, бумаги, щепки… На берегу суетились продавцы винограда, изюма, яблок и орехов, длинных, похожих на портянку, хлебов-лавашей. Какой-то старик, вытягивая из-под рваной рубахи бутылку водки, предлагал ее всем сходившим с парохода. Плохо одетые «ажаны», полицейские, с уныло-безразличным видом прохаживались тут же, время от времени выкрикивая - «боро» (пошел, проваливай) и замахиваясь на нищих черными, бамбуковыми палками. Было видно, что они не пускали их в ход только потому, что тут же стояло несколько наших шоферов-красноармейцев и что пришедший пароход был советским.

К нам подошел комендантский офицер и, приложив руку к козырьку, осведомился о наших фамилиях, после чего сказал:

- Товарищ генерал, старший лейтенант Кривцов докладывает, что автомобиль военного командования с шофером, сержантом Головко, прибыл за вами.

Усадив нас, он сел рядом с шофером, и машина помчалась по узкой, обнесенной глиняными стенами, улочке. Запах магнолий и апельсиновых рощ окутал Казьян.

Часа два спустя после нашего приезда в Пехлеви мы отправились к генералу Даббсу, уже ожидавшему нас. Это был типичный «штатский» генерал, каких много среди американских деловых людей, на время войны надевших военную форму, но и по характеру, и по образу своей жизни оставшихся глубоко штатскими людьми. Даббс - член конгресса, один из хозяев Питтсбургской акционерной железной дороги и директор пароходного общества «Ураниум» в Бостоне. Американец, человек лет шестидесяти, был свеж, розов, весел; он часто оглушительно хохотал, показывая безупречно сделанные белоснежные зубы. Наша беседа затянулась до обеда, но ничего конкретного в ней не было, разве лишь то, что генерал неоднократно повторял, что с американцами нам будет работать легко, но вот с «остальными», - тут, подняв вверх палец и покачивая головой, Даббс подчеркнул: «Будьте осторожны!».

Мы пообедали вместе, так и не поняв, зачем, собственно говоря, задержал нас здесь на сутки этот розовощекий здоровяк-американец.

Часам к шести вечера мы вернулись в помещение «Иран-рыба», где разместился штаб местного гарнизона.

Еще засветло мы поехали по шоссе, протянувшемуся вдоль берега Казьяна. У разветвления дороги генерал остановил машину и, указывая вдаль, туда, где море слева вплотную подходило к шоссе, а справа, также вплотную, стояли болотистые рисовые поля, задумчиво сказал: