Кукла

– Ну все, защемило грыжу, – отмахнулся Алексей. – Пошли, мил человек, на мой берег, я найду тебе место.

– Ну, Леха… – взъярился бушлат. – Супротив все делаешь… Гляди, дособачишься…

– Ладно, не газуй на ровном…

Алексей сделал мне знак рукой и зашмурыгал сапогами по усохшей колчеватой глине грейдера. Я послушно повел за рога свой велосипед. Отойдя подальше, он воспел не своим, испорченным голосом:

– Зако-о-он! Зако-о-он! Сельсовет из себя корчит. И бушлат с ремнем для этого завел. А дай ему десятку, он и замолчит…

– Он что, от рыбнадзора?

– Да какой там! Когда пруд стоял в полном зеркале – сторожем числился. А плотину сорвало – заодно и его отстранили:

– Чего же он тогда?

– Да это он сам по себе. И насчет штрафа – тоже брехня. Сам же старое объявление и приколотил. Лестницу аж со двора приволок – чтоб повыше да не оторвали. Ну да на моем берегу его штраф не действует..

– Как это?

– А тут такая история, – пояснил Алексей. – Когда от пруда одна чуть осталась, Авдей и говорит: «Давай, мол, Алексей, остачу поды напополам поделим». – «Это зачем?» – спрашиваю. «А затем, говорит, – что ты почти каждый день вентеря ставишь, а я иной раз по неделе дома не бываю. А когда меня нету, небось, и под моим берегом шаришься. А ежли разделимся, тади, дескать, все по справедливости будет: ты лови под своим берегом, а я – под своим». Вижу, Авдей под себя гребет: его сторона поуглубистей, там и русло от прежнего ручья проходит. А где русло – там и главный ход рыбы. Мне же отошла вся луговая, мелкая сторона с пеньками и с мертвостоем. Ладно, думаю, черт с тобой, взяли и поделили.

Алексей обернулся поглядеть, иду ли я, не отстал ли? Дождавшись, подхватил велосипед за левую рулевую поручню – вдвоем, мол, ладнее.

– Ну, да я за крупным карасем особенно не гонюсь, – не противился он разделу. – Мне и мелочь не в убыток. Я сперва сушу, опосля толку в ступе, муку делаю. Для муки все сгодится. Есть мне ничего нельзя, окромя болтушки. Карасиной мучкой и живу. А еще – детскими порошками. Такая моя планида… Ну а тот, Авдюха, накопит корзину и – в район на базар. В бизнец ударился.

Алексей привел меня на тесовое помостье, где я и провел остаток дня в тщетной попытке что-либо изловить на свою пару удочек. Упрямый ветер допоздна гнал косую зеленую волну, гулко и надоедно плескавшуюся под настилом, клал набок поплавки, дугой выгибал лесы, и было ясно, что при такой качке все живое убралось с мелких мест.

Ночевал я у Алексея в сарайке, на сеновале, а проснувшись на заре и выглянув в чердачное оконце, понял по неспавшему ветру, что и сегодня не будет никакого толку.

– Да, незадача… – жалел меня Алексей. – Да ты останься, останься на пару-то деньков. Глядишь, потишает. Майский карась скоро весь на мель пойдет.

Я развел руками, мол, ничего не поделаешь, надо ехать.

И тогда Алексей сплавал на своем дощанике, похожем на поильное корыто, тряхнул в коряжнике вентерек и привез-таки полведра мелочовки, среди которой попался и один с лапоть, пузцом и дородной сутулостью похожий на захолустного столоначальника.

– Нет, нынче нема делов, – сокрушался он, встряхивая в ведре неказистую добычу.

И вот мы сидим у воды под заслоном белооблитого черемушника. Рьяный костер, будто осьминог, далеко выбрасывал свои огненные щупальца, нехотя пробовал несъедобное ведерко, подвешенное на рогулинах, и, отыскав подкинутые сушины, жадно обволакивал их и не отпускал, обращая в тлен и пепел.

Ведро долго не закипало, но наконец забулькало, запарило сушеным укропом, и Алексей, спустив в него карасей, убрал огонь и оставил уху настояться и подобреть на малом жару.

– За ложкой сходить, али ты со своей пожаловал? – поинтересовался Алексей у Авдея Егорыча.

Тот промолчал, задетый, и только натужно покрякал.

– А мы тут решили поминальную ушицу состряпать.

– По какому делу? – не понял Авдей Егорыч.

– Ну как же… Через два дня великий солдатский день… Али забыл?

– А я вижу – дым, дай, думаю, погляжу, кто там балует… На той неделе утку у меня уперли. Гляжу, перья под кустом нащипаны.

– Ага… С дозором, значит. Ты ведь тоже обмотки мотал, давай, входи в долю.

– Я обмоток не носил…

– Ну да, ну да… Конвой завсегда в сапогах, это верно. Дак, может, войдешь в долю? Наша уха, твоя выпивка.

– Я на минутку только, – уклонился Авдей Егорыч.

– А то – давай? За нашу Победу. Перваку, небось, уже выгнал?

– Да не гнал я ничего! – Авдей Егорыч засопел и в сердцах оперся о колоду, готовый подняться.

– Сиди уж… – Алексей придержал его за плечо. – Я ить вижу: уже принял маленько… Ну скажи, принял?

– Не бреши. Откуда видно-то? Я в трубку не дул…

– А зачем – в трубку? По глазам вижу…

– И что ты видишь?

– Шибко бегают они у тебя, моргают.

– Я всегда такой. Когда ветер, я и моргаю. Врачи признали: слезная железа ослабла.

– Ну да, ну да! Ослабла… Вот смотри на меня, а я по часам сверю, сколь разов сморгнешь. Самый верный способ! Давай, смотри мне в глаза, – смеялся Алексей.

– Да чего мне на тебя глядеть? – сплюнул Авдей Егорыч. – Может, на тебя смотреть – не только заморгаешь, а и зажмуришься…

– А-а, забоялся! – Алексей довольно погрозил пальцем.