Кукла

Он закрыл глаза, и ему почудилось, что вся его жизнь, с самого детства до настоящего момента, развернулась перед ним, как панорама, а он плывет мимо нее необыкновенно спокойно и легко. Его только удивляло, что едва он проплывал мимо какой-нибудь картины, как она безвозвратно сглаживалась в его памяти, и он уже не мог ее вспомнить. Вот обед в Европейской гостинице по случаю открытия нового магазина; вот старый магазин, и у прилавка панна Ленцкая разговаривает с Мрачевским... Вот его комната с зарешеченным окном, куда только что вошел Вокульский, вернувшийся из Болгарии.

"Минуточку... что же я видел перед этим?.." - думал он.

Вот винный подвал Гопфера, где он познакомился с Вокульским... А вот поле битвы, и голубоватый дым стелется над линиями синих и белых мундиров... А вот старый Минцель сидит в кресле и дергает за шнурок выставленного в окне казака...

- Видел я все это на самом деле, или мне только снилось?.. Боже ты мой... - шепнул он.

Теперь ему казалось, что он маленький мальчик; вот отец его беседует с паном Рачеком об императоре Наполеоне, а он тем временем улизнул на чердак и через круглое окошко видит Вислу, а за ней, на другом берегу, Прагу... Однако понемногу картина предместья расплылась у него перед глазами, и осталось только окошко. Сначала оно было как большая тарелка, потом - как блюдце, а потом уменьшилось до размеров гривенника...

Он все глубже и глубже погружался в забытье, со всех сторон нахлынула на него темнота, вернее глубокая чернота, в которой лишь одно окошко еще светилось, как звезда, но и оно меркло с каждой минутой.

Наконец и эта последняя звезда погасла...

Может быть, он и увидел ее вновь, но уже не на земном горизонте.

Около двух часов дня пришел Казимеж, слуга пана Игнация, и принес корзину с тарелками. Он с грохотом накрыл на стол и, видя, что барин не просыпается, позвал:

- Пожалуйте обедать, остынет...

Однако пан Игнаций и на этот раз не пошевелился; тогда Казимеж подошел к кушетке и повторил:

- Пожалуйте обедать...

Вдруг он отшатнулся, выбежал на лестницу и принялся стучать в задние двери магазина; там были Шлангбаум и один из приказчиков.

Шлангбаум открыл дверь.

- Чего тебе? - грубо спросил он.

- Сделайте милость... с нашим барином что-то случилось...

Шлангбаум осторожно шагнул в комнату, взглянул на кушетку и попятился...

- Беги скорей за доктором Шуманом! - крикнул он. - Я не хочу сюда входить...

Как раз в это время у доктора был Охоцкий и рассказывал ему, как вчера утром он вернулся из Петербурга, а днем провожал свою кузину, Изабеллу Ленцкую, которая уехала за границу.

- Представьте себе, - закончил Охоцкий, - она идет в монастырь.

- Панна Изабелла? - переспросил Шуман. - Что ж, она собирается кокетничать с самим господом богом или только хочет отдохнуть от волнений, чтобы вернее потом выйти замуж?

- Оставьте... она странная женщина... - тихо сказал Охоцкий.

- Все они кажутся нам странными, пока мы не убеждаемся, что они просто глупы или подлы, - с раздражением ответил доктор. - Ну, а о Вокульском вы ничего не слышали?

- Вот как раз... - вырвалось у Охоцкого.

Но он запнулся и замолчал.

- Так что же, знаете вы о нем что-нибудь? Уж не хотите ли вы сделать из этого государственную тайну? - не отставал доктор.

В эту минуту вбежал Казимеж с криком:

- Доктор, с нашим барином что-то случилось! Скорее, скорее!

Шуман бросился на улицу, Охоцкий за ним. Они вскочили в пролетку и галопом помчались к дому Жецкого.

Из подъезда навстречу им кинулся Марушевич с озабоченной физиономией.

- Представьте себе, - крикнул он доктору, - у меня к нему такое важное дело... вопрос касается моей чести... а он взял да и помер!..

Доктор Шуман и Охоцкий, сопровождаемые Марушевичем, вошли в квартиру Жецкого. В первой комнате уже находились Шлангбаум, советник Венгрович и торговый агент Шпрот.

- Пил бы он брагу, - говорил Венгрович, - дожил бы до ста лет... А так...

Шлангбаум, увидев Охоцкого, схватил его за руку и спросил:

- Вы обязательно хотите забрать на этой неделе свои деньги?

- Да.

- Почему так срочно?

- Потому что я уезжаю.

- Надолго?..

- Может быть, навсегда, - отрезал Охоцкий и вслед за доктором прошел в комнату, где лежал покойник. За ними на цыпочках вошли остальные.

- Страшное дело! - сказал доктор. - Одни гибнут, другие уезжают... Кто же в конце концов тут остается?

- Мы!.. - в один голос откликнулись Марушевич и Шлангбаум.

- Людей хватит... - добавил советник Венгрович.

- Да, хватит... Но пока что уходите-ка отсюда, господа! - крикнул доктор.

Все с явным неудовольствием удалились в переднюю. Остались только Шуман и Охоцкий.

- Присмотритесь к нему, - сказал доктор, указывая на умершего. - Это последний романтик... Как они вымирают... как вымирают...

Он дернул себя за усы и отвернулся к окну.

Охоцкий взял уже похолодевшую руку Жецкого и наклонился над ним, словно собираясь шепнуть ему что-то на ухо. Взгляд его упал на письмо Венгелека, до половины высунувшееся из бокового кармана покойника. Он машинально прочел написанные крупными буквами слова: "Non omnis moriar".

- Ты прав... - тихо сказал он как бы самому себе.