Кудеяр

– Что, товарищ, – спрашивал Урман у Кудеяра, – хорошо у нас поводится? Каково потерпел Окул! Были и такие, что потерпели похуже Окула. У нас ватага человек сот две. Пришло их немало из одной вотчины и рассказывают: опалился царь на боярина их; самого боярина казнил лютою смертью, а потом поехал царь с опричниною в боярское село: село окружили, а народу велели выходить вон с женами и детьми, и старыми и малыми. Опричники перво сожгли боярский двор, а дворню начали бить до смерти, мало не всех перебили, только разве какой успел убежать. Потом пошли по крестьянским дворам, все рубят: двери, столы, какая посудина была – все перебили, переломали; овец, лошадей, скот, птицу – все порубили, даже кошек и собак побили, а потом село зажгли и крестьянам сказали: «Идите куда хотите, хоть с голоду пропадайте; каков-де ваш боярин был, таковы и вы такие-сякие дети». Да еще царь не велел другим людям принимать их и кормить. И половина их околела, особливо малые да хворые. Оттого что в те поры был великий пост, время холодное; а прочие с голоду да холоду напали на одно село, берут насильно, что можно съесть и во что одеться: хозяева не дают своего добра, а те отнимают. Начали драться дубьем и кулаками и чем попало; опальные подолели и все село разграбили, и в такой задор вошли, что красного петуха по селу пустили и дотла сожгли. «Каково, – кричат, – нам было от царя-государя, таково пусть и вам будет! Мы потерпели, так и вы заодно с нами потерпите». Тогда из того же разоренного села были такие, что к ним же пристали, прежде бились с ними за свое добро, а как у них все отняли и сожгли, так, значит, нет ничего и жалеть не о чем. Пошли на другое село боярское, да уж на опричное, приказчика убили, двор боярский сожгли, а с крестьянами биться стали; дело было горячее. Человек с сотню положили: кого тут же насмерть прихлолнули, кому руки и ноги подломили, глаза вышибли, а из того села многие утеклецы прибежали в город Серпухов, дали знать губному старосте, и губной староста приказал скликать уездных людей. Тогда опальные и к ним приставшие люди видят, что не сладить им силою, побежали лесами в украинные города и пристали к нам. Теперь мы сидим в землянках и тем и живем, что кого на дороге ограбим либо на двор опричный нападем. Прежде были чуть не голые и босые, а теперь и одеты, и сыты, и конны.

– Ну, не по в сяк час сыты, – сказал Окул. – Ино время голодная ватага с нас, атаманов, харчи спрашивает: «Корми братью, – говорят, – а то тебя съедим». Проезд был невелик в Литву от войны. А вот как теперь царь замирился с Литвою, стали торговые людишки ездить.

– И теперь двоих ждем, – сказал Урман. – Онамедни купец под огнем сказал: будет ехать из Киева купец, а с ним монах. Вот мы их и ждем.

– Так вы и монахам не спускаете? – спросил Кудеяр.

– Монахов? – прервал Окул. – Кого же нам и тормошить, как не монахов. У кого деньги, у кого всякое добро, как не у них.

– Вот, – сказал Урман, – тебя так не тронут, ты полоненник.

– У тебя, – сказал Окул, – кони чуть ноги волочат от ханских даров. Был бы не полоненник, так не проехал бы. А у нас такой зарок исстари ведется: полоненника, который из полона идет, нельзя тронуть, хоть он груды золота вези, – он божий человек. Коли полоненника ограбить или убить, то нам самим удачи не будет – так старые люди говорят. А монахов… что они? Вот как бы монах или поп с ризой шел, с образами – ино дело.

– Погоди, – сказал Урман, – про то Бог весть, что впереди будет, может, и сам Кудеяр с нами заодно станет.

– Никогда с вами не стану, – возразил Кудеяр.

– А, чай, на нас пойдет, коли царь укажет? – спросил Окул.

– И на вас не дойду, царю служить не буду. Возьму жену и пойду в свою землю.

– Право слово, не пойдешь на нас? – спросил Окул.

– Право слово, не пойду, оттого что служить царю не стану, – ответил Кудеяр.

– А ты думаешь тебя так с женой и отпустят подобру-поздорову? Когда придется бежать, к нам приходи. Мы тебя до границы проведем.

– Сам пройду, – сказал Кудеяр, – а вы сами зачем не уйдете в Литву?

– Боимся, – отвечал Окул, – царь напишет в Литву, что мы разбойники, а нас и выдадут как лихих людей.

В это время послышался топот лошадей.

– Приехали, – закричал Окул, – наша добыча приехала!

В избу вошло трое человек. Один низенький, горбатый, одет был в монашеское платье. Концы клобука, подвязанные под бороду, скрывали черты лица его. Другой был высокого роста, с продолговатым лбом, длинным носом и пугливыми глазами. Третий был работник. Хозяин-купец, давши работнику приказание насчет лошадей, сел на лавку и, снявши мешок, положил возле себя, бросая кругом тревожные взгляды. Хозяйка предложила приезжим поужинать и поставила перед ними мису постных щей и ячменную кашу, так как была пятница. Купец достал из мешка водки, выпил вместе с монахом и, ободрившись, стал заговаривать с присутствующими.

– Откуда едете? – спросил купец.

– Мы чужеземцы, – сказал Урман, – из цезарской земли едем в Москву по торговым делам.

– Чай, не в первый раз у нас, – спросил купец, – когда по-нашему говорить умеете.