Кудеяр

Но в диване поднялись крики против Москвы.

– Мы наказали злодеяние, – говорил муфта, – но не главных злодеев; это были только исполнители; все это затеи неверного московского царя и его советников. О, правоверные! Извлекайте мечи из ножен, устремляйтесь, как вихрь, на отмщение; пустите стрелы ваши по неверной земле, как град, побивающий нивы. Там корень зла: там да совершится правосудие. О, правоверные! Доколе нам терпеть поругание нашей веры и поношение нашего славного племени? Разве не знаете, что там, где прежде были мечети, где восхвалялось имя нашего славного пророка, – ныне поставлены христианские капища с идолами?[29] Многие из людей нашей веры и нашего рода перешли к христианскому идолопоклонству. Разве не знаете, что все это делают те, которых предки были рабами предков наших?

– Давно ли, – кричали другие, – давно ли проклятые москвитины замышляли вести многочисленные рати на нашу страну, чтоб поработить нас, как уже поработили наших братий.

– И сам этот гяур, – заметил один мурза, – величаемый спасителем нашего светлейшего хана, не один ли из тех, которые тогда шли на нас войною?

– Он взят в плен как лазутчик, а не как воин.

– Он говорит, что не был соглядатаем, – сказал хан, – но ты при том не был, как его взяли, а потому и говорить тебе о том не стать.

– Светлейший хан, – сказал мурза, – говорит о себе раб, а ты веришь рабу.

– Он не раб, – сказал запальчиво хан, – он мой друг. Никто не дерзай поносить того, кто спас мне жизнь и царство.

– Если он в самом деле хорош человек, пусть остается у нас и примет нашу правую веру, – сказал один улем.

– О, чего бы я не дал, если б этот человек обратился к истинной вере пророка, – сказал хан. – Но на все воля Бога. А мы будем говорить о наших делах. Московский царь писал к нам, что нашего ворога Акмамбета у него нет, а мы слышали, что он у него. Напишем к нему еще об этом, да пусть он нам пришлет поминки нелегкие, вдвое против того, что присылал; пусть нашим беям и мурзам, заседающим в совете, пришлет по росписи поминки нелегкие, а если он того не сделает, то мы турского царя на него двинем и всю его Московскую землю разорим.

– Что много с ним говорить, – сказал Караг-бей, ярый враг Москвы, – не с ним бы нам переговариваться, а с блистательнейшим солнцем правоверных народов, могущественнейшим, непобедимейшим нашим падишахом; пусть повелит воинствам своим грянуть на московитов, и мы соберем все наши орды, и всю Московскую землю покорим и поработим; заставим московского князя подавать коня нашему светлейшему хану.

– В наших татарских книгах написано, – сказал один имам, – Бог дает на время неверным торжество над правоверными, а потом правоверные снова верх возьмут над неверными!

– Можно писать к московскому князю, – сказал Ора-бей перекопский, завзятый рубака, – почему не писать? А тем временем спать нечего – идти набегом на Московскую землю; оно и лучше, как написать; пусть себе Москва по нашим письмам думает, что мы хотим с нею в мире жить, – не чаючи на себя грозы. Москва к обороне не приготовится, а мы тут как тут: города их сожжем, села разорим, ясыру наберем, а потом Москва сама же, будто благодарствуя за разорения, пришлет нам подарки; значит – мы будем в двойном барыше! К тому посудите: у нас ясыру будет много, надобно его куда-нибудь сбывать! Мы его будем сбывать им же, они станут выкупать своих, а мы им же ихний товар продадим, да еще дороже, чем бы в иное место продали.

– Правда, правда! – закричали мурзы. – Вот рассудил хорошо!

– Да, да, – сказал Ширинь-бей, владетель Эски-Крыма, сильнейший из беев, – пока хан будет переписываться, наши наберут ясыра; это хорошо; но зачем же одному Ора-бею идти на поживу? И мы также хотим набрать ясыра.

– И ногаи также хотят, – сказал сераскир, управляющий Ногайскою ордою.

– Что ж это? – сказал хан. – Это значит: весь юрт пойдет за ясыром, без меня?

– А что же, – сказал Ширинь-бей, – ты изволь переписываться и пересылаться с московским князем да бери с него побольше поминков, а мы будем воевать; ты сам по себе, а мы все сами по себе; твое величество об этом не знай, не ведай.

На том и порешили.

После этого заседания Девлет-Гирей отправил гонца в Москву с грамотою, в которой просил двойных поминков, требовал, сверх того, посадить его сына, Адиль-Гирея, на казанском столе; указывал на то, что, по слухам, Акмамбет скрывается в Московском государстве, и просил выдачи его.