Кудеяр

Разбойники нарочно приезжали к хозяину постоялого двора, чтобы высмотреть, кто будет проезжать: они не нападали на проезжих на постоялом дворе, а, поговоривши с ними, показывали вид, будто они также проезжие, расплачивались с хозяином, уезжали заранее, а потом стерегли свою добычу в лесу. Хозяин поневоле потакал им из боязни, что если он станет им перечить, то они сожгут его дом или убьют его самого.

Рассказавши в общих чертах свою судьбу Урману, Кудеяр добавил, что едет в поместье за женой.

— Не пытайся напрасно, товарищ, — сказал Урман, — меня прежде расспроси; твоей жены нет там, и поместье не у нее, да и не у тебя.

— Где же она? Жива ли? — воскликнул Кудеяр.

— Может, и жива, — сказал Урман, — слушай, как тебя взяли турки, мы воротились домой по царскому наказу. Я первый привез жене твоей горькую весть про тебя. Я дал ей совет: "Поезжай в Москву просить царицу. Пусть бы государь приказал списаться с турецким государем, чтоб твоего мужа выписать из неволи". Она поехала. А царица заболела, потом и умерла. Твоя жена ходила и к тому, и к другому; ей все обещали, а ничего не сделали. Она поехала в поместье, живет бедняжка да ждет. Год ждет, другой ждет; опять поехала в Москву, стала просить то того, то другого. Ей опять обещали. Ступай, говорят, в свое поместье и живи там, а муж к тебе приедет. Вот она ждет год, другой, третий, тебя нет… А тут вышла от царя опричнина; стали у помещиков поместья отбирать и другим давать. Будет тому без малого года два: взяли твою жену и увезли в Москву, говорят, отправили куда-то в монастырь жить, пока ты вернешься, а в какой монастырь, того мы не ведаем… а твое поместье дали какому-то новокрещеному татарину.

— И ты говоришь правду? — сказал Кудеяр.

— Бог убей меня на этом месте… с чего мне выдумывать. Ты давно у нас не был, так и не знаешь, что тут делается. Ты говорил про себя, а я теперь про себя скажу. Я не московского роду человек, слыхал ты, может быть, был на Казани царем Шиг-Алей: верный он был человек московским государям; мой отец у него жил и умер близ него, а меня сиротой оставил! Взяли меня русские люди, крестили и воспитали, а царь пожаловал меня поместьем. Чем не хорошо. Я женился на русской, жил с царского жалованья и верно служил его царскому величеству; вдруг ни с того ни с сего, ни за что ни про что отняли у меня поместье и велели с другими идти на вывод в немецкую новозавоеванную землю; все у нас хозяйство пропало, а нам и на дорогу-то не дали припасов, хоть голодом умирай; я так-таки женишку свою с дочушкой покинул, оттого что кормить было нечем, и теперь не знаю, где они, — говорят, к кому-то в кабалу пошли. И наши белевские дети боярские, что их погнали в немецкую землю, свои семьи покинули, а иные и сами на дороге померли; а которые живы остались, все до одного бежали и стали жить в лесу в землянках, а есть надобно же что-нибудь, вот мы поневоле и на разбой пошли. Нас грабят, отчего же и нам не грабить других.

— Со мной хуже сталось, — сказал Окул, — у меня жена была больна, четвертый год с печи не вставала, а двое детей малых. От царя пришел указ отдать мое поместье опричному человеку царскому, прислано городничего выгнать меня с семьею: "Без мотчания, — говорит, — выступайте". А с ним новый помещик приехал, ременный кнут держит надо мною и кричит: "Выбирайтесь, по мне хоть на морозе околевайте"; а тут зима, жену чуть с печи стащу, дети ревут. "Поезжай в город", — кричит опричник. Насилу одну клячонку дал с телегой — жену да детей в город свезти. А крестьянишки мои, злодеи, тому рады, еще насмехаются над моей бедой; не без того, что иному затрещину в зубы дал, все сякие-такие дети припомнили. Только после уж при новом господине об нас пожалели. А в городе собираются дети боярские, велено гнать в немецкую землю на вывод, и меня с ними. "Куда я жену дену?" — спрашиваю. А наместник говорит: "Куда хочешь". Я и покинул ее, больную, в городе. После уж я узнал, что наместник отослал ее в монастырь, а там ее кормили на дворе с собаками. Болезнь у нее была такая, что дух от нее шел такой; ее в келью не пускали. Так и померла. А я с двумя детками пошел пешком зимою в далекую сторону. Денег нет, хлеба не дают, разве Христовым именем выпросишь, а и то редко кто даст — у самих людей мало было хлеба от неурожая. Дети не выдержали, померли от голода и холода, а мы бежали с дороги. Таких, как я, много по всей Руси. Чаю, кабы всех собрать, то и царская рать ничего бы с нами не поделала.