Куда она ушла

После этого виолончель стала её терапией: физической, эмоциональной, психической. Врачи были потрясены силой верхней части тела Мии — которую её старая преподавательница музыки, профессор Кристи, называла «телом виолончелистки», широкими плечами, сильными руками — и тем, как её игра возвращала эту силу назад, которая заставила пройти слабость правой руки и укрепила повреждённую ногу. Виолончель помогла справиться и с головокружением. Играя, Миа закрывала глаза, и утверждала, что это, наряду с опущенными на пол ногами, помогало сохранять равновесие. Через игру Миа раскрывала оплошности, которые старалась скрыть в повседневных разговорах. Если она хотела кока-колы, но не могла вспомнить слово, то утаивала это и просто просила апельсиновый сок. Но с виолончелью она была честной относительно того, что помнит сюиту Баха, над которой работала несколько месяцев назад, а не только этюд, который выучила ещё ребёнком; как-то раз профессор Кристи, которая приезжала раз в неделю позаниматься с Мией, показала ей сюиту, и она выбрала именно её. Это дало логопедам и невропатологам подсказки относительно быстрого способа воздействия на её мозг, и они специально разработали соответствующее лечение. 

Но главным образом виолончель улучшала настроение Мии. Она давала ей ежедневное занятие. Она перестала говорить монотонно и начала разговаривать как прежняя Миа, по крайней мере, когда рассказывала о музыке. Её психотерапевты внесли изменения в план реабилитации, позволив Мие проводить больше времени, занимаясь музыкой. 

— Мы толком не понимаем, как музыка исцеляет мозг, — сказал мне один из её невропатологов однажды днём, слушая, как Миа играет перед группой пациентов в комнате отдыха, — но мы знаем, что она исцеляет. Просто взгляни на Мию. 

Она покинула реабилитационный центр через четыре недели, на две недели раньше срока. Миа могла ходить с тростью, открыть банку арахисового масла и чертовски хорошо сыграть Бетховена. 

* * *

Эта статья, «Двадцать младше двадцати», из All About Us, которую мне показала Лиз, я помню из неё один факт. Помню не-просто-подразумевающуюся, а открыто высказанную связь между «трагедией» Мии и её «неземной» игрой. И я помню, как меня это взбесило. Потому что было в этом что-то обидное. Как будто единственным способом объяснить талант Мии было приписать его каким-то сверхъестественным силам. Словно они думали, что её погибшая семья вселилась в её тело и исполняет небесный хор посредством её пальцев. 

Но факт остаётся фактом, случилось что-то загадочное. Я знаю, потому что был там. Я был свидетелем этого: я видел, как Миа прошла путь от очень талантливого музыканта к чему-то совершенно иному. В течение пяти месяцев что-то волшебное и фантастическое преобразило её. Так что, да, всё это было связано с её «трагедией», но Миа из тех, кто работает, прикладывая максимум усилий. Она всегда такой была. 

* * *

Миа уехала в Джуллиард на следующий день после Дня труда. Я отвёз её в аэропорт. Она поцеловала меня на прощание. Сказала, что любит меня больше жизни. Потом она прошла контроль безопасности.

Чтобы уже больше никогда не вернуться.

Глава четвертая

Смычок так стар, что его конский волос слипся

Сдай в архив, как меня и тебя

Так как они поддерживают твоё исполнение?

Зрители встречают его бурными овациями

"DUST" «ВОЗМЕЩЕНИЕ УЩЕРБА», ТРЕК 9

Когда после концерта зажигается свет, я чувствую себя опустошённым, словно из меня выкачали кровь и заменили её смолой. Когда стихают аплодисменты, люди вокруг меня встают, они говорят о концерте, о красоте Баха, о мрачности Элгара, о риске импровизации – который окупился – в современной пьесе Джона Кейджа. Но именно Дворжак поглощает весь кислород в помещении, и я могу понять, почему.  

Обычно когда Миа играла на виолончели, её сосредоточенность всегда оставляла след на всём её теле: на лбу пролегала морщинка; губы, были сжаты так плотно, что иногда теряли свой цвет, будто вся её кровь устремлялась к рукам.