Кубрик: фривольные рассказы

Решили напряжение приподнять – повернули ручку громкости дальше – тоже пока ничего. Решили еще добавить.

И вот когда вольтметр показал беспристрастно на своей шкале что-то около 8 вольт, раздалось сначала сильное шипение, потом раздался довольно сильный хлопок, и из-под резиновой накладки полыхнуло настоящее пламя.

Реакция у нас обоих была незамедлительной – зная, что огнетушителя у Сани в посту нет, я сразу рванул к своему посту на палубу ниже за ОХВП-Ю, который как раз стоял у моей двери. (Потом Саня мне говорил, что подумал в тот момент про меня: «Вот гад! Сбежал!!!»)

Ну, Саня тоже среагировал моментально. На посту лежало две неделе как полученное, но не разобранное белье и стояла кадушка из-под сухарей с водой в ожидании приборки.

Как Саня рассказывал, с громким шипением и пламенем эта штука вывалилась на пол и закрутилась волчком посередине поста.

Саня не долго думая схватил из стопки пачку белья, набросил на нее, потом схватил и кинул все вместе в кадушку с водой. Соответственно, внутри весь уголь уже было выгорел, а попав в воду, все это безобразие начало выдавать могучие клубы дыма! В это время прибегаю я, причем на ходу отвинчиваю у огнетушителя головку, а, как известно, у данного огнетушителя при открывании вентиль уже невозможно завернуть обратно – только после новой зарядки. Ну так вот, прибегаю я к Сане со средством огнетушения, из которого уже начинает хлестать пена под давлением, и понимаю, что этот прибор уже не нужен!

Пытаюсь завернуть головку обратно, но, естественно, ни фига уже не получается.

Оставляю его вне выгородки, на палубе, где он радостно истекает пеной, которая постепенно расползается по трапам на палубы ниже (о ужас!). А, к слову сказать, наш 19-й отсек – это, по сути, переход между прочными корпусами гигантского катамарана, в котором еще и расположены все выдвижные устройства (ну почти все, кроме перископов), и имеет он форму яйца, вытянутого вверх – поэтому у нас самое большое количество палуб – блин, четыре.

Погасив пламя (а открытое пламя для подводника – ежику понятно – источник инфаркта и других не менее непередаваемых ощущений), мы кинулись вниз, к вахтенному отсека, чтобы он, не дай бог, не объявил пожарную тревогу: дыма-то– будь здоров!!!

Ну и пока пробежали половину пути до вахтенного – ее, родимую, как раз и объявили.

Блин, то вахтенный спит, как сурок, – не добудишься – бери что хошь, а то проявляет недюжинную бдительность в разгар ночи (а было что-то около 2–3 часов ночи).

Так что, когда мы добежали до нижней палубы, весь корабль уже знал, что в 19-м что-то горит, и все смежные переборки были уже накрепко задраены. Ну, ничего не оставалось делать, как тут же рассказать командиру о своих художествах.

На что он резонно заметил:

– А сейчас будет для вас самое неприятное: будете все то же самое рассказывать комдиву (комдив с нами ходил) адмиралу Сучкову (брату известного на флоте Сучкова).

Комдив не замедлил с прибытием, и через пару секунд, как был в трусах и майке, так и прибежал для выяснения обстоятельств и принятия решения по факту тревоги.

Мы вдвоем построились перед ним в одну шеренгу и с дрожащими коленками наперебой рассказывали про свои творческие изыскания.

Естественно, мы так и не сознались, что был открытый огонь, сказали только, что повалил сильный дым, и мы стали с ним усиленно бороться.

Адмирал первые пять минут не мог ничего сказать, только хватал ртом воздух, как только что пойманная рыба, потом еще минут десять шла очень информативная речь, состоявшая из одного мата, а потом уже, увидев, что опасность миновала, он изрек:

– Два взрослых долбоеба! – и больше ничего не смог сказать, и я с ним молчаливо согласился.

А Саню прорвало – он на каждую воспитательную фразу отвечал:

– Так точно, товарищ адмирал!!! Так точно, товарищ адмирал!!!

Потом адмирал сходил и все-таки оделся, вернулся в центральный, вызвал нас и, еще раз обстоятельно выслушав, сказал, что придумал нам до конца автономки наказание.

Не помню уже, чем был наказан Саня, – что-то из области приборки, кажется, а я был наказан уборкой в командирско-флагманском салоне каждый божий день, на что я с большим энтузиазмом откликнулся, хотя и так это был мой объект приборки.

А текущее нам наказание было: убрать с палубы отсека пену, которую мы собирали часа два, заодно и отсек помыли.

Мы готовы были драить весь корабль, лишь бы этот случай не получил огласки на берегу и тем паче в штабе, позорище было бы на всю оставшуюся службу – задолбали бы подколами.

Но, к чести Сучкова, все это так и осталось внутри прочного корпуса.

Вот!

Вовиком меня зову.

Здравствуйте. Хочу историю рассказать.