Кубок орла

Царь сам перенёс Дешина на кровать.

– Будешь жив… То не смерть, а испытание тебе. Жив будешь, секретарь. Ныне и подьячих-то нет! Секретари ныне у нас. Жалую тебя секретарём, понеже верю и тебе и Толстому.

Вечером государь передал Дешину для Толстого дарственную на имение под Тулой.

Глава 7 ВЫЛАЗЬ, ПРИЕХАЛИ

Подлечившись, Купель ушёл из Москвы. В ближних лесах он узнал от товарищей, что Памфильев с ватагой орудует где-то невдалеке от Казани.

Путь был опасный. Силы то и дело покидали станичника. Перед самой Казанью он свалился при дороге и уже больше не мог подняться. Ночь была тёмная, где-то далеко поблёскивали молнии. В стороне послышался чей-то свист. Купель припал ухом к траве: «Так и есть! Наши!» – и, с трудом приподнявшись, слабым, срывающимся голосом что-то выкрикнул.

Над самым лицом его вспыхнул вдруг огонёк.

– Кто?

– А ты кака така птица, что могишь меня спрашивать?

– Бачите! – расхохотался стоявший над Купелем верзила. – Бачите, с каким гонором чоловик! Неначе сам губернатор… Яценко я, вот кто.

– А-а, слышал… Выходит, домой меня занесло. И я не кто-нибудь, а Купель.

– Брешешь! – отскочил Яценко. – Купель давно в царстве небесном.

– Дай токмо малость поотдышаться, я тебе покажу царство небесное! Веди к атаману!

Один из дозорных станичников взвалил больного на плечи и понёс.

У костра в глухой, почти непрохожей чаще Памфильев отдавал последние распоряжения споручникам:

– Ежели губернаторский поезд проскочит третью рогатку – пускай его едет. А ты, Кисет, у оврага жди. Как знак подам, с затылка налетай. На кон…

Фома на полуслове оборвал свою речь и схватился за пистоль.

– Велик ли утёс? – крикнул он в темноту условный окрик.

– До небес, – ответил вынырнувший из-за деревьев станичник и спустил наземь Купеля.

Ватажники ахнули:

– С нами крёстная сила! Оборотень! Свят, свят, Господь Саваоф!..

– То я в царстве небесном, а то нечистая сила… Никакой я не оборотень! – через силу улыбнулся Купель.

Фома и Кисет бережно перенесли его в берлогу.

– Отдохни малость, – предложил атаман, взбивая слежавшуюся солому. – Да вольготней раскинься. Я нынче ложиться не буду.

Давно уже Купель не испытывал такого блаженства! Он чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Все пережитое покрылось густым туманом, начинало казаться каким-то нелепым сном. В логове было уютно и тихо, как в зыбке. В ласковой дрёме смежались глаза. Над головой чуть шевелились вершины берёз.

Казанский губернатор Пётр Матвеевич Апраксин был очень разгневан. Совсем распустились людишки! Ну какая тут работа особенная: уложить возы и собраться в дорогу? А они, словно назло, всю ночь и полный день провозились и снова дотянули до вечера.

Волей-неволей приходилось дожидаться рассвета.

Злой, щедро награждая холопов затрещинами, губернатор вышел посмотреть поданную для него карету.

– Пётр Матвеевич! – взмолилась жена. – Неужто на ночь глядя ехать задумал? Право, не ездил бы… До утречка погодил бы…

Ненависть охватила Апраксина. Опять эта жирная стрекотуха! Нет, через меру распустил государь баб. Во все стали вмешиваться, – куда ни плюнь, всюду на их нос попадёшь.

Давно ли трепетала жена, заслышав лишь издали его шаги? Давно ли лобзала арапник, которым он обучал уму-разуму и покорству?.. О, с каким бы наслаждением он сорвал сейчас с неё парик и вцепился в рыжие волосёнки!

– Подождал бы до утречка, – продолжала она ныть. – Пётр Матвеевич… Родименький… Мон бесценный ами!

– Чего? – широко расставил он ноги и скосил глаза. – Утречка дожидаться? А кому надлежит лучше знать, когда надобно к государю явиться? Уж не в государственность ли нос свой тычешь рябой?

Чтобы досадить жене и сделать ей наперекор, губернатор приказал трогаться в путь.

Перед дорогой он заперся с дворецким в опочивальне и внимательно ощупал поданный ему камзол.

– Не годится… Вздулось кругом. Каждый дурак поймёт, что тут деньги упрятаны.

Пришлось снова всё пороть и перешивать.

Пока дворецкий портняжил, Пётр Матвеевич от нечего делать достал из ларька пачку писем и принялся разбирать их. На одном он задержался.

«…Людям твоим не только запросных[288], но и табельных[289] сборов сбирать невозможно, – писал в цидуле ландрихтер. – Особливо с инородцев, за умножением в дворовом числе многой пустоты…»