– Вот оно что, видать, и среди казаков есть добрые люди! – удивленно проговорил хлопец. – Даже среди тех, кто пана-кровососа охраняет…
– Когда жрать станет нечего, черта возьмешь охранять, не то что пана, – ответил я.
– Что верно, то верно! – вздохнул пожилой.
С этого и началась наша дружба с Михайлой Миляковым. Начал я похаживать в маленькую глиняную хату, в которой жил Михайло, его отец, мать да трое маленьких братишек моего друга. Ходил, конечно, я с оглядкой, тайком, чтобы не пронюхал о нашей дружбе пан Крикун, который никак не одобрял, чтобы его охранники с мужиками якшались.
В ту осень сманили приказчики пана еще десятка два семей и посадили их в плавни. А через год пан Крикун уже сумел сдать в аренду всю свою землю и прикупил еще две сотни десятин. С того времени приказал он, чтобы звали его паном-помещиком…
На четвертый год случилась в семье моего друга большая беда – умер от лихой трясучки-малярии отец Михаилы.
Но Михайло хоть и сильно горевал, а не пришел в отчаяние. Остался он старшим в семье и твердо решил сохранить за собой землю, которую он со своим батькой и матерью отвоевали у плавней. К этому времени наловчился он выращивать помидоры и получал добрые урожаи.
Через год, когда подошла пора пану отдавать землю навечно тем новоселам, которые сумели победить темную силу плавней, начались у нас на хуторе недобрые дела. Одного переселенца, осушившего целых три десятины, нашли в плавнях мертвым, с простреленной головой. Второй ушел в плавни на охоту – и не вернулся, исчез безо всякого следа. Третьего кто-то кинжалом убил… А семьи этих новоселов пан Крикун согнал с земли и сделал своими батраками…
Черные слухи поползли по хутору. А мы, казаки, служившие охранниками у пана, приметили, что один из нашего же брата вредный такой гнилозубый казачишка вдруг заважничал и разбогател. Завел он себе новую, нарядную черкеску, кинжал серебряный с чернью, кубанку серебристого мелкого курпея. И деньги у него завелись, да не только серебряные, но и золотые… Шептались люди, что по приказу пана Крикуна этот самый казачишка порешил новоселов, чтобы пан мог сохранить за собой осушенную ими землю. Но мало ли что говорят люди, а ведь не пойманный – не вор…
Случилось мне как-то летом поехать на охоту в плавни, к Черной трясине, на остров, где водились дикие кабаны. Добрался я туда на плоскодонке, подчалил и вылез на топкий берег. Тихо на островке, так тихо, словно вымерло все живое.
Только-только я зарядил пулевыми патронами оба ствола отцовской двухстволки, как вдруг грохнул где-то неподалеку сначала один выстрел, потом второй… И сейчас же затрещали, зашептались тревожно камыши…
«Охотник, видать, кабана подранил, – подумал я. – Уходит зверь к Черной трясине… Надо его перестреть!»
И пустился я бегом наперерез зверю… Бежал-бежал, выскочил на крутой бережок, что обрывается прямо в Черную трясину, и чуть не споткнулся о человека.
Лежал человек на животе, уткнув окровавленную голову в колючую осоку, и только худая спина его то поднималась, то опадала от тяжелого дыхания.
Отложил я ружье и осторожно перевернул раненого. Гляжу – передо мной мой друг, Михайло Миляков. Посмотрел он на меня и словно ледяные иглы сверкнули в его голубых глазах.
– Ну, что же! Добивай! Не мучай только! – прохрипел Михайло.
– Да ты что! – удивился я. – В своем ли ты уме? Что я, бандит-душегубец какой-то? Кто это тебя так разделал?
– Пан Крикун! – хрипло прошептал Михайло. – Он и еще один охранник… Гнилозубый такой, похожий на гадюку… Беги скорее, а то они и тебя порешат, чтобы свидетеля не было.
Но, конечно, не мог я бросить раненого на верную погибель, не этому учат наши древние казачьи обычаи. Закинул я ружье за спину, – поднял Михаилу на руки и зашагал в камыши.
Только сделал несколько шагов – вдруг слышу совсем рядом зычный голос пана Крикуна:
– Здесь он где-то… Никуда он далеко не мог уйти…
– Точно, пан-помещик, – мерзко захихикал гнилозубый. – Сейчас найдем и добьем этого подранка… А могила надежная рядом – Черная трясина.
Тут меня, словно кипятком, гневом обожгло, даже дышать трудно стало.
Опустил я осторожно раненого на землю, взвел у ружья курки – и жду, смотрю вперед сквозь камыши.
И вот вышли из камышей на бережок оба злодея – веселые, довольные. Идут – папиросочки панские курят, дымок синий пускают. Впереди – гнилозубый с винтовкой, а за ним – пан с охотничьим ружьем.
Тут я шагнул вперед, поднял ружье и приказал:
– Бросай оружие, убийцы!
Гнилозубый ахнул, попятился и сразу с берега в трясину свалился, только брызги полетели…
А пан Крикун в лице переменился, но ружья не бросил. Глянул он на меня и говорит, только голос у него вроде хрипловатый стал:
– Ну, что ты, казак! Ты же мой хлеб ешь! Помоги мне – озолочу, пятьсот рублей выложу!
– Нет, пан! Бросай ружье! Я тебя сейчас к атаману в станицу доставлю…
– Да ты что, одурел? – прежним гулким басом рявкнул пан Крикун. – Что же это, из-за какого-то хамсела ты меня, брата-казака в правление потащишь?