Кто-то просит прощения

Но рука предательски дрожит. На глазах слёзы. И очень-очень хочется, чтобы он обнял. Вот сейчас – обнял и прижал крепко, потому что плохо, плохо, плохо… как после сна, а может, ещё хуже. А он смотрит, потому что не просто так задал вопрос. Он смотрит и думает, что Зебра сильно изменилась, побывав на мысу, а смерть подруги окончательно её добила. Девушка часто плакала, была рассеянна, порой забывала самые простые вещи и говорила, что мыс часто является ей наяву.

Не сам мыс. А то, что там случилось.

И ему было важно знать, способна ли Зебра держать себя в руках. Очень важно.

– Она мне снится, – едва слышно продолжила девушка.

– Рина?

– Да. А тебе?

– Нет, – солгал он. Лгать он умел идеально.

Солгал, потому что не мог сказать Зебре, что Рина снится ему слишком часто. Но не та Рина, которая его ненавидела, не приговорённая к смерти, измученная болью и завистью, излучающая лютую злобу, а другая, настоящая – яркая, смешливая, игривая Рина, которую он любил всей душой. И которую видел, обнимая Зебру. Видел, даже не закрывая глаз. Которую продолжал чувствовать.

Которую продолжал любить.

– Рина снится мне не часто… – продолжила Зебра. – Не так часто, как река, но снится.

– Что в тех снах?

– Она на меня ругается, – честно ответила девушка. – Обычно сон такой: я открываю глаза, а она сидит у изголовья. Вся в чёрном. И в косынке чёрной. И худющая, как тогда, только глаза на месте, не больные глаза, а как тогда… – Зебра помолчала. – Я открываю глаза, потому что она на меня смотрит. Худющая, но не больная, понимаешь? И старая. Я во сне понимаю, что Рина – старая, потому что она начинает меня ругать по-стариковски. Ругать и проклинать за то, что я тебя увела. И за то, что я жива… А потом Рина тянет ко мне руки, чтобы забрать с собой, мне становится страшно – там, во сне – я кричу и прихожу в себя на берегу реки. Я иду в воду. – Девушка смахнула с глаз слезинку. – После таких ночей я просыпаюсь совсем выжатой.

Зебра замолчала, он подошёл и мягко её обнял – заплаканную, дрожащую, немного жалкую, полностью ему доверяющую. Обнял крепко и поцеловал, чувствуя, как она успокаивается в его объятиях.

Он знал, чего она хочет, чего ждёт – что он предложит уехать. Куда угодно, только подальше от города, в котором всё напоминает об их тайне. Зебра никогда об этом не просила, но он слышал её мольбу. И в той беззвучной просьбе было отчаяние, но, сменив небо над головой, Зебра не поменяет душу и, глядя на него, всегда будет видеть то, что случилось на мысу. Боль сидит в ней, а не в Иркутске, и этого не изменить.

Никогда не изменить.

Поэтому общего будущего у них нет.

И ещё он подумал, что если Зебра окончательно сломается, она убьёт его будущее.

15 августа, понедельник

В эту ночь Феликс долго не мог заснуть. Ворочался, периодически поругиваясь на едва слышно поскрипывающую кровать, то укутывался в одеяло, то раскрывался, проваливался в короткую дрёму, в которой ему снилось, что он не спит, потом тянулся к лежащим на тумбочке часам, выяснял, что прошло всего пять минут, и снова падал на подушку.

Не спалось.

Но причиной тому было не беспокойство, не тоска, что обуревала его последнее время, не мысли о преступлении, которое случилось на мысу. Ничего из этого, а может – всё вместе. Даже скорее всего – всё вместе.

Феликсу не спалось. И он не понимал почему.

Эмоциональное перевозбуждение на фоне случившегося прошлой ночью видения? Страх увидеть его снова? Нет, не страх – нежелание пережить ещё одно потрясение. Или наоборот – желание, отчаянно-острое, жгучее желание ещё одной встречи?

Когда Криденс была жива, Феликс радовался, видя её во сне, хотя спал, обычно, как бревно, не видя снов. Но в те редкие ночи, когда сны приходили – Феликс видел в них любимую и только её. После смерти Кри являлась ему дважды – в Москве. В подробностях те сны Вербин не помнил, потому что плакал, но точно знал, что в них была она. И вот, вчерашнее видение – назвать его сном у Феликса язык не поворачивался. Именно видение, в котором он был полноправным участником, которое помнил во всех деталях… И которое не хотел пережить вновь. Потому что они с Кри стояли в разных водах. Даже когда она к нему прижималась. Даже когда он слышал её дыхание.

В разных водах.

И разные воды шептали, что он должен отпустить. И Кри шептала, не произнося ни слова. Шептала отчётливо и очень горько. Феликс её слышал, Феликс понимал, что Кри права, во всём права, но не был готов принять, что воды их теперь разные.

И потому не хотел возврата чудесного видения, в котором Кри благодарила его за путешествие на Байкал. И хотел его увидеть, потому что в нём была Кри. Ей здесь было хорошо.

Но она была не с ним.

И ещё Феликс не понимал, откуда могло взяться то видение? Ведь он, в отличие от Криденс, никогда не был ни суеверным, ни особенно верующим. Считал себя прагматичным и был таким. Догадывался, что Криденс будет ему сниться, но не ожидал столь яркого, наполненного символами видения, чётко дающего понять, что в следующий раз они с Кри встретятся не здесь.

И ничего нельзя исправить…