Кто такой Малкольм Пэрриш?

Неожиданно нам решили дать отдохнуть 14 февраля и выбраться в город. Я решил, что это – мой шанс. С благословения Пэрриша я позвонил Аннабель.

– Алло, Аннабель? Это Адам, – я посмотрел на Пэрриша, который выпучил глаза и замахал руками, намекая на то, чтобы я не молчал, – Ты не занята сейчас?

– Нет. Сейчас как раз закончились уроки. А что ты хотел? – её голос повеселел.

– Я хотел пригласить тебя в картинную галерею, там сейчас выставка картин импрессионистов.

– Да? Конечно, я с радостью! Когда встретимся?

– Давай через час? Успеешь? – Пэрриш сзади торжествовал.

– Да, успею! До встречи!

– До встречи.

Мы с Пэрришем завопили от радости одновременно, крепко обнялись и рванули в комнату.

– Итак, мой дорогой друг, по такому невероятно важному для нас обоих событию, я обязан кое-что презентовать тебе. На самом деле, мне подарил это отец, но… понимаешь сам, – Пэрриш достал из шкафа лакированный кейс и открыл его так, чтобы внутреннее содержимое видел только я.

– Галстук? Ты серьёзно? – я рассмеялся и от его пафосной речи, и от галстука внутри кейса.

– Что?! – Пэрриш молниеносно развернул кейс к себе, – Галстук?! Отец сказал, что там что-то невообразимо полезное и нужное!

– Да ладно, красивый галстук! – я по-прежнему смеялся.

Пэрришу было неловко. Через полчаса я был уже у выхода из академии.

– Чего завис? – Малкольм подталкивал меня на улицу.

– Я не знаю, Пэрриш. Я…

– Иди уже! И купи цветы! – он кричал мне вслед и наверняка улыбался.

По пути в галерею я зашёл в цветочный магазин и купил для Аннабель букет белых роз и валентинку. Волновался я жутко, как-никак, первое свидание. Я прождал буквально пару минут, и Аннабель пришла. Пунктуальным был не только я. Мы вошли в галерею, не здороваясь – было холодно.

Она была так же прекрасна, как и в нашу первую встречу. Даже красивее: тёмные волосы были красиво уложены, на ней было светло-розовое платье, как носили в 60-х, а белая шубка вновь блестела от снега. Она скромно улыбалась, а когда я вручил ей букет – даже покраснела. Мы оба были смущены.

Это было самый лучший день в моей жизни, Патрик. Нет ничего лучше, чем видеть, как человек смотрит на что-то прекрасное для него и искренне улыбается. Аннабель рассказывала мне всё, что знала о каждой картине, а мне было действительно интересно. Я не мог оторвать от неё взгляд.

Мы хорошо провели время, и я предложил проводить её до дома.

– Уже темно. Ты успеешь дойти до академии? – она хлопала своими глазами.

– Дойду, не волнуйся, – я не мог спрятать улыбку.

Вернулся в академию я уставший, но счастливый.

– Ну как, Казанова? – Пэрриш не уснул, ждал меня, чтобы расспросить.

– Мне кажется, что всё может получиться.

– А я что тебе говорил? Я вижу в тебе потенциал, мой дорогой друг. Ты же пригласишь меня на вашу свадьбу? – он ехидно улыбался.

– Конечно же, Пэрриш. А у меня есть выбор?

– Есть: либо ты приглашаешь меня, либо я приду сам, – он говорил об этом так серьёзно, что я поверил, что он сам пришёл бы на мою свадьбу, если бы я его не пригласил.

– Пэрриш, я не верю, что ты сегодня просидел весь день тут. Признавайся, где ты был, – я не собирался ложиться спать.

– Я был дома. Хотел навестить маму пока отец на работе.

– А он был дома, – по его лицу я всё понял.

Пэрриш кивнул.

– Он спросил у меня, пишу ли я до сих пор. Я решил дать ему отпор и сказал, что пишу и не собираюсь бросать. Сказал, что мне всё равно, что он думает, я люблю это дело, и решать мне.

– И… какой была его реакция? – я был обеспокоен.

Пэрриш опустил голову и закатал рукав рубашки на левой руке: на его предплечье красовался огромный синяк. Я подошёл к нему и взялся за его предплечье; Пэрриш стиснул зубы и закрыл глаза.

– О Господи! Это чем так?! – я был ужасно напуган.

– Книга в 1000 страниц. В металлической обложке.

– Она же сломана! Я отпрошусь у директора и отведу тебя в больницу! – я уже подошёл к двери.

– Стой, Адам. Я уже был у врача. Это не перелом, а ушиб. Мне нужно только перетянуть руку эластичным бинтом. Поможешь?

Я вернулся к другу и перетянул его предплечье и кисть. Я пытался сделать это максимально аккуратно, чтобы не причинить Пэрришу ещё большую боль. Как же мужественно он держался. Но ему было больно, очень больно. Даже не столько физически, сколько морально.

А знаешь, что самое ужасное, Патрик? Я совсем не знал, что мне делать, как помочь. Я боялся за него чуть ли не больше, чем он сам. Осуждать отца, оправдывать сына… понятия не имел.

– Пэрриш, – я посмотрел ему прямо в глаза, – Не пытайся делать вид, что ты об этом не думаешь. Я вижу, что тебе страшно. Мне страшно тоже: и за тебя, и из-за того, что я никак не могу помочь тебе. Точнее, я не знаю, чем тебе помочь.

– Не надо, Говард. Я справлюсь, обещаю. Не надо было из академии вылезать, только хуже сделал. Не буду его злить ещё больше. Главное, ты не ввязывайся, прошу тебя.

Мы просто молча смотрели друг на друга и молчали. Оба беспокоились друг за друга: я боялся по понятным причинам, а Пэрриш молился, чтобы я не полез в эту ситуацию.