Кто стреляет последним

— А чо? — возразил Мошкин. — У них там, если копнуть, много чего вылезет: левые рейсы, «зайцы» в каждом, считай, самолете. Крутятся. А как не крутиться? Командир корабля, пилот высшей категории, получает восемьсот тыщ в месяц — это чо, деньги? А бортмеханик и того меньше. Теперь куда?

— Теперь в гостиницу, — ответил Турецкий.

В центральной гостинице «Ангара», уютной, современной постройки, удачно вписанной в старую, дворянскую часть города, они поднялись в номер, оставили там свои сумки и вновь сели в машину.

— К бортмеханику, — распорядился Турецкий и сказал адрес водителю. Оглянулся на Мошкина: — Ты уж извини, Иван Степанович, что в воскресенье отрываем тебя от семьи.

Тот лишь пожал плечами:

— Дак не привыкать. Такая работа.

Когда подъехали к большому двенадцатиэтажному дому в новом микрорайоне, Турецкий приказал Софронову и Косенкову оставаться в машине. Объяснил:

— Нечего там толчею создавать.

А Мошкина попросил:

— Покажешь свои документы, а про то, что я из Генпрокуратуры, — не нужно. Он и так перепугается, не стоит усугублять.

На звонок, не спрашивая, кто там, дверь открыла молодая женщина с довольно красивым, но словно бы поблекшим от усталости лицом. Она была в застиранном фланелевом халате, в стоптанных тапках. Волосы были кое-как подобраны шпильками. Она удивленно посмотрела на двух стоящих перед дверью незнакомых мужчин.

— Вам кого?

— Игорь Ануфриев здесь живет? — спросил Турецкий.

— Ну?

— Нам бы хотелось с ним поговорить.

— Игорь, к тебе! — крикнула она куда-то в боковой коридор, скорее всего, в сторону кухни. В этот момент из-за двери донесся плач грудного ребенка, и она поспешно вернулась в комнату.

— Вы ко мне? — удивленно спросил, появившись в тесной прихожей, довольно молодой, лет двадцати пяти — двадцати шести, не больше, худощавый парень с таким же усталым, как и у жены, лицом.

На удостоверение областной прокуратуры, которое показал ему Мошкин, он почти не прореагировал, лишь слегка удивленно пожал плечами.

— Проходите. Извините, что на кухню. Ребенок у нас, семь месяцев. А квартира однокомнатная.

В завешанной детскими пеленками восьмиметровой кухне он освободил для Турецкого и Мошкина две тонконогие табуретки из стандартного кухонного набора, а сам присел на край стиральной машины.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— Скажите, вам случалось перевозить из Иркутска в Москву серый такой чемодан, из плетеного пластика, вроде баула?

— Ну? — подтвердил бортмеханик, что — как уже понял Турецкий — для сибиряков означало «да».

Он все-таки уточнил:

— «Ну» значит «да»?

— Ну да, — повторил бортмеханик.

— Когда последний раз это было?

— Недели две назад. А что?

— А раньше вы возили такие баулы?

— Ну?

— Как часто?

— Сначала — раза два-три в год. Последнее время — почаще — примерно раз в два месяца.

«Правильно — их же было двое», — подумал Турецкий.

— А еще кто-нибудь из вашего авиаотряда возил такие посылки?

— Насчет этого я без понятия. Может, и возил кто. И такие. И не такие. Люди просят иногда — своим что-нибудь передать в Москву. Бортпроводницы на пассажирских рейсах разве что письмо могут взять или сверточек. А чемодан — нет, их гоняют за это. А нам что — самолет большой, места хватает.

— Вы никогда не интересовались, что в этих баулах?

— А мне это ни к чему. Платят — и будет с меня.

— Сколько вам платили?

— Последнее время — по триста штук. Раньше, когда деньги были дороже, — помене.

— Что, по-вашему, было в этих посылках?

— Без понятия, — повторил бортмеханик. — Рыба, наверное. Или мех. А что еще можно от нас возить? Рыба, скорее. Мех — он легкий, а эти баулы были не больно-то легкие. Омуль вяленый или копченый. А может — севрюга или осетр. В Байкале водится еще рыба, не всю потравили.

— Как вы получали эти баулы? — продолжал расспросы Турецкий.

— А подвозил один мужик. Прямо к рейсу. А в Москве встречали.

— Кто?

— Разные. Последние раза три — маленький, чернявый такой, на красном «Запорожце».

— Кто вам привозил груз?

— Я же говорю — мужик один. На синей «Ниве». Здоровый, рыжеватенький. Лет сорок пять ему. Латыш.

— Латыш? — переспросил Турецкий. — Почему вы так решили?

— А по выговору. Латыши — они как-то не так говорят. Или эстонец. Прибалт, в общем.

— Откуда в Иркутске мог появиться латыш или эстонец?

— Дак их много у нас, — подсказал Мошкин. — И эстонцы, и литовцы. Еще с тех времен, когда из Прибалтики их в Сибирь депортировали. Многие после вернулись, а кто и остался — дома свои, на месте обжились. Так и остались.

— Он не называл себя?

— Почему? Антон Романович. Фамилию, правда, не сказал. А мне и ни к чему. Он когда звонил — спрашивал, когда у меня рейс, так и говорил: «Это Антон Романович». Наверное, не Антон — Антонас. Просто на русский лад переиначился.

— Значит, он местный?

— Ну? И номера у его «Нивы» иркутские. Он где-то в старом городе живет. Я пару раз видел там его «Ниву». Один раз — возле нового универсама, а другой — возле какого-то дома. Частного, там везде частные дома.

— Номера его «Нивы» случайно не запомнили?

— Нет, буквы помню — «ИГ», а номер… нет, не помню.

— А как вы оказались в старом городе?