Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Бахман молча кивает. Поднимаемся на третий этаж, туда, где живут мужчины из художественной студии. В тёмный, с затхлым воздухом коридор выходит несколько одинаковых дверей. Подходим к одной из них. Бахман знает, куда идти. Он резко стучит в дверь костяшками пальцев. Через пару мгновений дверь распахивается. В проёме сутулится, удивленно моргая близорукими глазами, плешивый Кельвин. Очков на нём нет. Консультант в одной рубашке, воротник расстёгнут, галстук-бабочка отсутствует. Сразу видно, что в Байроне после восьми часов вечера гостей не ждут.

– Можно к вам? – спрашивает Бахман.

Растерянный Кельвин делает приглашающий жест рукой. Мы входим. Оглядываюсь. Обстановка в комнате плешивого такая же спартанская, как и у Мари.

– Чем обязан?

Бахман не отвечает. Он смотрит на меня. Все ясно. Маэстро устраняется. Я понимаю: тонкая душевная организация. О’кей. Неприятный разговор начинаю сам:

– Мы хотим с вами поговорить, герр Рихтер.

– О чём же?

– Об одном вашем поступке.

– Каком поступке?

– Скажу прямо. Вчера вечером в помещении выставки вы совершили некий акт над портретом покойного Харди Курца. Очень хотелось бы знать, что сие действо означает?

– Какое ещё действо? – начинает горячиться Кельвин. – Я не понимаю, о чём идёт речь!

Плешивый хватает со стола очки и, в спешке немного криво, надевает их на нос. Теперь он может лучше видеть, с кем ругается.

– Вам напомнить? В Библии это действо называется, если не ошибаюсь, «грешить ононом», а в просторечии «дрочить»! Теперь вам понятно, герр консультант?

Брюзгливое лицо Кельвина покрывается красными пятнами. В гневе он кричит:

– Что вы такое несёте, герр писатель?! Вы решили меня оскорбить? Тогда придумайте что-нибудь поправдоподобнее! Доктор! Неужели вы верите этому бреду?

Бахман, наконец-то, тоже вставляет слово:

– Бесполезно отрицать, Кельвин. Я был там и всё видел.

Гнев плешивого онаниста внезапно испаряется. Кельвин опускает руки и всем весом плюхается на стул. Ноги не держат? Я продолжаю:

– Сейчас перед нами стоит выбор: или мы узнаём здесь, что заставило вас поступить с портретом зверски убиенного молодого человека таким оригинальным образом и, возможно, всё остается между нами, или вы нас разочаровываете, и мы сообщаем об этой некрасивой истории инспектору Сквортцофу. Пусть тогда полиция разбирается, если вы предпочитаете такой вариант.

– Пожалуйста, не нужно в полицию, – жалобно канючит дрожащим голосом Кельвин.

С удовлетворением смотрю на Бахмана. Всё, сдулся консультант! Не надолго хватило плешивому его наигранного негодования.

– Тогда сами расскажите.

Кельвин в смущении смотрит на нас, потом тихо произносит, запинаясь:

– Мне очень стыдно… Я и Харди… Мы… Есть вещи, которые многие люди не одобряют…

Даже Бахман не выдерживает.

– Перестаньте тянуть время, Кельвин! Что было у вас с Харди?

– Мы были любовниками.

Бахман недоверчиво вглядывается в лицо брюзги.

– Любовниками?! Кельвин! Я не могу в это поверить.

Плешивый устало выдавливает из себя:

– Это чистая правда. Мы регулярно встречались. Поэтому я и дал Харди денег, когда он попросил. Вы же знаете, доктор, что мой отец всю жизнь торговал произведениями искусства. Сейчас он отошел от дел, но у него остались связи, и это он организовал для Харди приглашение в Нью-Йорк.

Я удивляюсь:

– А зачем же вы так вчера?.. На портрет… Что это значит?

Кельвин вздыхает, прячет глаза.

– Просто сорвался. Как последний идиот разозлился на Харди.

– За что?

– За то, что он меня хотел бросить. Мы ведь ещё раньше крепко поссорились, когда я узнал, что Харди втайне от меня попросил отца помочь ему уехать в Америку. Я тогда понял – он просто доит меня, использует, а ведь я его по-настоящему любил. В отличие от меня, у Харди были большие амбиции. Он часто говорил, что должен пробиться на самый верх. Стать великим. А в Нашем Городке это сделать невозможно.

– Вы помирились?

– Да. Более-менее. Я даже дал ему денег, как он просил. Он клятвенно обещал вернуть, когда получит из Нью-Йорка.

Кельвин вытирает пальцами глаза за очками.

– А теперь Харди больше нет. Он все-таки оставил меня. Вот я и сорвался.

– Вы не знаете, кто мог желать Харди зла?

Лицо Кельвина перекашивает гримаса бешенства.

– Не знаю! Если бы знал, сам бы убил эту свинью! Найдите убийцу, герр Росс! Я вас прошу: найдите убийцу!

Больше здесь делать нечего и мы уходим.

В моей башне опять холодно. Включаю обогреватель, подхожу к окну. В ночном мраке видны далёкие огни города, разноцветное мерцание реклам, доносится рокот моторов. Наш Городок ещё не спит.

Вообще-то я не люблю странных людей – всяких там магов и ясновидящих, религиозных фанатиков и политических экстремистов, неформалов и представителей сексуальных меньшинств, ну и тому подобных феерических личностей, но, признаюсь, Кельвин меня тронул. Тоже ведь человеческая трагедия.