Кто хоронит мертвецов

Когда сам Себастьян был ребенком, аристократы и дворяне, как правило, нанимали для своих чад кормилиц из деревни, и те возвращались к собственным семьям лишь года через два. Но теперь даже герцогини зачастую предпочитали самостоятельно выкармливать своих малюток, вот и Геро — мать Саймона и восемь месяцев как жена Себастьяна — категорически не желала взять в дом кормилицу.

Его взгляд переместился на кровать под синим шелковым балдахином, где она спала, разметав по подушке густые темные волосы. И снова Себастьяна захлестнул отчаянный страх, на этот раз за свою женщину и своего ребенка. Страх из приснившегося кошмара, порожденного виной, которую невозможно избыть.

Цокот копыт и громыхание колес по брусчатке нарушили ночную тишину. Себастьян поднял голову и напрягся всем телом, когда экипаж остановился и быстрые мужские шаги протопали по ступеням. Послышался отдаленный звон дверного колокольчика, а чуть погодя дворецкий Морей хрипло и громко поинтересовался личностью звонившего.

— Сообщение для лорда Девлина, — ответил нежданный визитер, в его голосе звучало нетерпение и, похоже, страх. — От сэра Генри с Боу-стрит!

Себастьян накинул халат и тихонько выскользнул из комнаты.

Глава 3

Голова была пристроена в конце выщербленного кирпичного парапета старого моста; бесстрастное лицо повернуто так, словно высматривало кого-то достаточно неосторожного, чтобы приблизиться. Голова мужская, с густыми темными волосами, щедро тронутыми сединой, нависшими бровями и длинным выдающимся носом.

— Скверное это дело, — вздохнул дородный констебль, сосновый факел в его руке шипел и плевался под порывами ветра.

Сэр Генри Лавджой, самый новый из трех постоянных магистратов на Боу-стрит, смотрел, как золотые блики танцуют по бледному лицу с застывшим взглядом, и побарывал подступавшую тошноту.

Ночь была необычайно холодной и беззвездной, факелы констеблей полыхали вдоль узенькой речки, наполняя воздух запахом горящей смолы. Разумеется, с утра нужно будет более тщательно все здесь обыскать. Но расследование только началось.

Даже при дневном свете этой ухабистой грязной дорогой редко кто пользовался. За извилистым потоком, над которым был перекинут узкий одноарочный мост, широко раскинулись рынок и садовые питомники, известные как «Пять полей». Сейчас равнину на том берегу окутывала жуткая чернота, настолько беспросветная, что казалась непроницаемой.

Сутуля плечи от холода, Лавджой перешел к остальной части несчастного джентльмена: массивное тело лежало на травянистом склоне, некогда аккуратно повязанный льняной шейный платок был сбит и покрыт темными пятнами, сырой обрубок шеи выглядел слишком отвратительно, чтобы немедленно приняться за тщательный осмотр. Мужчина в годах Лавджоя, где-то за пятьдесят. Это не должно было беспокоить магистрата, но почему-то беспокоило. Он неглубоко вдохнул, втянув в ноздри резкую медистую вонь, и нащупал свой носовой платок.

— Вы уверены, что это… это был… мистер Стэнли Престон?

— Боюсь, что так, сэр, — сказал констебль. Крепкий молодой человек с выпуклыми глазами, он горой возвышался над Лавджоем, который был низеньким и щуплым. — Молли… подавальщица из «Розы и Короны» признала, э-э, голову, сэр. И я нашел визитные карточки у него в кармане.

Лавджой прижал к губам сложенный платок. При любых обстоятельствах столь ужасное преступление вызвало бы немалую озабоченность. Но поскольку убитый приходился двоюродным братом лорду Сидмуту[2], бывшему премьер-министру, который ныне занимал пост министра внутренних дел, последствий следовало ожидать самых серьезных. Неслучайно местный судья немедля известил Боу-стрит, а затем полностью устранился от расследования.

Звук приближавшегося — очень быстро приближавшегося — экипажа отвлек внимание Лавджоя от залитого кровью трупа. Он пронаблюдал, как элегантный коррикль, влекомый парой прекрасных гнедых, свернул со Слоан-стрит, промчался по северной стороне площади и двинулся по неосвещенной дороге, ведущей к мосту.

Корриклем правил высокий и стройный джентльмен в пальто с пелеринами и модной касторовой[3] шляпе. При виде Лавджоя он натянул поводья. Шустрый грум, иначе говоря, тигр, который цеплялся за скобу, стоя на запятках, спрыгнул на землю и подбежал к лошадям.

— Лучше прогуляй их, Том, — сказал Девлин, соскочив с высокого сидения. — А то ветром прохватит.

— Будет сделано, хозяин, — кивнул мальчишка.

— Милорд, — шагнул навстречу Лавджой. — Прошу извинить, что вызвал вас на исходе ночи. Но боюсь, этот случай чреват неприятностями. Крупными неприятностями.

— Сэр Генри, — приветственно улыбнулся Девлин. Затем его взгляд переместился за спину магистрата, к отрубленной голове, возвышавшейся на парапете моста, и он хрипло выдохнул: — Боже милостивый.

Разменявший четвертый десяток виконт годами отставал от Лавджоя, но перерос его по крайней мере на фут[4]. Его волосы были темными, почти цыганскими, а странные янтарные глаза в свете факелов блеснули звериной желтизной, когда оба мужчины повернулись, чтобы направиться к ручью.

— Уже что-нибудь выяснили?