Кто хочет стать президентом?

Захаров ощутил что-то вроде брезгливости, а потом сразу уверенность, что здесь он сумеет хорошо устроить свое дело. Кто такой этот Танкер – банально сентиментальный бандит.

Песня кончилась.

Хозяин ткнул певца голой пяткой:

– Молодец, сука, опять так и заныло все внутри. Захаров продолжал стоять, где стоял.

Танкер обратился к нему:

– Я ведь почти не учился в школе. А так бы хотелось. Захаров ничего не ответил, и это понятно: что можно ответить на такое заявление?

Поэт-исполнитель Божко самодовольно улыбался, поглаживая гитару, как хорошо поработавшую собаку. Несколько лет назад он впервые исполнил для своего преступного, но могущественного друга эту песню и, увидев, как она ему понравилась, скрыл от него, что не он является ее автором. А соученик по московскому институту дагестанец Багаудин. Впрочем, не все ли равно было калиновскому авторитету, кто автор тронувшей за душу песенной истории, рассудил поэт. Главное ведь – сделать человека счастливым хотя бы на те несколько минут, пока звучит песня. Таких необъявленных заимствований в его фонотеке было много. Что его и кормило.

Ни Танкеру, ни капитану до этой подоплеки не было ни малейшего дела. Танкер перебрался, не сводя очень внимательных и уже совершенно сухих глаз с вошедшего, на диван, чем давал сигнал, что тон и смысл происходящего в его каминной зале резко меняются.

Это сообразил даже почивающий на своих мелких ворованных лаврах Божко. Вместе со своей струнной подругой он с удивительной стремительностью, но одновременно умудряясь сохранить что-то вроде достоинства, исчез в неизвестном направлении.

– Че те надо? – спросил Танкер, когда пространство для настоящего разговора очистилось.

– Пришел продаться, – спокойно сказал Захаров, сообразивший, что вилять и притворяться здесь не нужно. Да и не было у него сил для притворства и виляний.

– А с чего решил, что куплю?

– Дешево, – сказал капитан, невольно переходя на рубленный стиль говорения, принятый хозяином.

– А что с тебя взять, даже если даром?

Тут Захаров разговорился. Подробно описал принцип работы секретного номера, которым заведовал, устройство и порядок работы загородного заведения Олега Мефодьевича и еще много всякого в том же роде.

Танкер слушал внимательно. И смотрел внимательно на говорящего.

– А с чего ты решил, что я про это все не знаю и так? Захаров потупился и слегка развел руками: мол, чем богаты.

– А чего ты сейчас ко мне прикатил, а не раньше как-нибудь?

Капитан вздохнул:

– Достали.

Танкер задумался. Он больше не смотрел на гостя, он смотрел на огонь в камине. По его непроницаемому лицу пробегали едва заметные при электрическом свете следы неровных сполохов – как бы выхлопы мысли.

– Знаешь, чего я думаю, ментяра? Захаров сглотнул слюну.

– А на хер ты мне сдался? Захаров опять что-то сглотнул.

– Где польза, что ты мне сдавать принес? Не видать. Как ни погляди. Чего молчишь?

В третий раз сделав мучительное глотательное движение, милицейский офицер выдавил:

– Пригожусь. Танкер задумался.

– Разве что.

Эта не вполне определенная формула прямо живой водой пролилась на продающегося капитана.

– Еще как пригожусь.

– Да?

– Да, еще как да!

Танкер неуверенно кивнул, показывая, что он еще далеко не окончательно решил с этим делом и товарищу капитану придется очень постараться, чтобы решение в его пользу состоялось.

– Тогда иди.

– В смысле?

– Без всякого смысла. Иди и жди. Когда начнешь годиться, кликну. Понял?

– Понял, конечно.

– Но тогда уж без выкрутасов.

– Что будет сказано, то будет сделано! – отчеканил капитан, сам чувствуя, что перебарщивает с энтузиазмом.

Танкер сделал движение рукой, и Захаров, ничего не знавший о системе властных жестов своего нового хозяина, все же правильно его истолковал. И сразу вышел вон.

Глава тридцать пятая Встреча под одеялом

г. Калинов, квартира племянника Варвары Борисовны

Примерно через тридцать часов они очнулись.

Лежали в полумраке утренней квартиры и, улыбаясь, смотрели в серый, местами потрескавшийся потолок.

И ему и ей казалось удивительным, странным и великолепным все, что произошло между ними в этой кровати.

И он и она не могли себе представить, что бы с ними было, не случись этого.

Хотя для общения у них был один из самых разработанных и гибких языков нашего времени, они почти не разговаривали.

Теперь им хотелось двух вещей – есть и разговаривать.

Слава Богу, усилиями предусмотрительной, а ныне беглой Лаймы холодильник был забит продуктами и напитками. Чтобы не терять времени, Саша (так звала его уже тридцать часов Джоан) не стал возиться со сложными блюдами. Искромсал батон белого хлеба, густо намазал куски маслом, налепил на каждый по ломтю сыра и колбасы, параллельно заварил кофе. И вернулся в спальню с подносом.

После третьего бутерброда спросил:

– Так что же было в записке, которую оставила тебе Лайма?

– Теперь я тебе легко расскажу.

– Расскажи.

– Плесни еще глоток.

– Один поцелуй за один глоток.